Реми

— Кому ты принадлежишь? — спрашиваю я у нее, проводя пальцами вверх и вниз вдоль по ее спине. Внезапно, еда — это не то, что я хочу. Я кладу вилку и скольжу рукой в распахнутые полы моего халата, поднимая его к ее талии. Я целую ее в ушко, шепча:

— Мне.

— Целиком и полностью, только тебе.

Мое сердце бьется невпопад от ее признания, пока она сдвигается, чтобы обхватить меня ногами с обоих сторон, прижимается носом к моей шее и проводит руками по моей талии.

— Я так волнуюсь из-за важного боя. А ты?

Я ухмыляюсь и смотрю на нее сверху вниз.

— С чего бы мне? — я наклоняю ее голову назад, а она смотрит на меня с волнением, хмурясь. — Брук, я разорву его.

Я хочу, чтобы она знала, что во мне нет ни капли сомнения в том, что я порву в клочья этого ублюдка. Я не ненавижу его, мне плевать на него, но я не позволю ему отнять то, что принадлежит мне. Я готовился. Черт, годами. К этому. Всю свою жизнь. Я боролся, чтобы жить, и жил, чтобы бороться.

— Реми, я люблю то, как ты дерешься, — шепчет Брук, всматриваясь в мое лицо, — но ты даже не представляешь, насколько это выматывающе-волнительно для меня.

— Почему, Брук?

— Потому что. Ты... важен для меня. Я бы хотела, чтобы ты был в безопасности, но зачастую, ночью ты... там. Даже зная, что ты победишь, это все равно сказывается на мне.

У меня в груди стягивается узел при мысли, что она может уйти от меня, устать от меня.

— Но ты счастлива, Брук? Со мной?

Я жду ее ответ. Не знаю, понимает ли она, что я не часто задаю вопрос, я определенно не привык спрашивать. Я спрашиваю, любит ли она меня. Хочет ли она быть со мной. Останется ли она со мной. Делаю ли я ее такой же счастливой, как она меня.

Она смотрит на меня, и я вижу волнение и доброту в ее взгляде, и узел в моей груди начинает ослабевать еще до того, как она начинает говорить, потому что я знаю ответ.

— Безумно, — она обнимает меня за шею и прижимается поближе, как я люблю, шепча:

— Ты делаешь меня счастливой. Ты делаешь меня безумно счастливой и просто безумной, и точка. Я и секунды не хочу оставаться без тебя. Я не хочу, чтобы все эти женщины смотрели на тебя и кричали то, что они кричат.

Я понимаю ее собственнический инстинкт. Я чувствую его так явно, что мгновенно хочу обладать ею, я хочу физически показать ей всю свою преданность, так что мой голос становится грубым.

— Я твой. Именно тебя я привожу домой.

Я наклоняюсь к ее шее и вдыхаю в легкие ее мягкий аромат, пока не становлюсь расслабленным и удовлетворенным, тогда я покусываю ее ушко и говорю:

— Ты моя пара и я заявляю на тебя свои права.

Я могу сказать по ее нежной улыбке, что Брук это нравится. Что ей нравится, что я пометил ее. Я опять начинаю ее кормить, и все мои инстинкты обостряются и включаются на полную от убежденности, что я могу быть с ней и кормить ее, защищать и любить ее.

Нам так хорошо друг с другом, она начинает рассказывать мне о Мелани и Райли, как эти двое стали друзьями, а я говорю:

— Продолжай.

— Моя сестра, Нора, влюблялась во всех подряд. Она смеялась надо мной, говорила, что мне вообще не нравятся мужчины.

Я царапаю рукой ее спинку, улыбаясь.

— Ты ответила ей, что ждешь меня?

Она смеется, тыча пальцем в одну из моих ямочек на щеке.

— Я с радостью скажу ей об этом сейчас, — она улыбается, теперь уже поглаживая обе мои ямочки. Мы продолжаем есть, и я испытываю бесконечную радость от того, что она никому не отдала свое сердце. Оно мое. Она моя.

— Ты помнишь хоть что-нибудь хорошее о своих родителях? — спрашивает она, когда мы возвращаемся в спальню.

— Моя мама крестила меня каждую ночь. — я запираю дверь, с трудом вспоминая мать. — Она крестила меня, над головой, ртом и сердцем. — Я не упоминаю, что она так же все время бормотала и молилась весь день, что не имело ко мне никакого отношения ко всему остальному, что она мне сделала.

— Она была религиозна?

Легче заблокировать воспоминания, так что я достаю свой iPod и наушники, и пожимаю плечами, выкладывая свои шмотки на прикроватный столик. Хрен я усну этой ночью. В голове уже гудит от мыслей о том, что нужно сделать, о грушах, которые надо бить.

— Ты скучаешь по своей семье? — спрашивает она ласково.

Я ложусь к ней в постель и отвечаю правду.

— Нельзя скучать по тому, чего у тебя никогда не было.

Я вырос со своей музыкой, и она всегда будет со мной. Ее бы мне жутко не хватало, я бы без нее не прожил. Меня раздражает мой же халат, так что я снимаю его с нее, стаскивая атлас с ее плеч. Она знает, что нужна мне обнаженной и вытаскивает руки из рукавов, прижимаясь маленьким, гладким телом к моей голой груди.

Она такая приятная на ощупь, и я чувствую, как ее грудь вздымается от дыхания, мой нос у ее шеи, ее аромат успокаивает мои мысли. Я, может, и буду в порядке некоторое время, но знаю, что долго это не продлится и мне понадобится что-то сделать.

Думаю, она замечает, что мои ноги беспокойно дергаются. Гребаные ноги, гребаные ноги, черт, черт!

— Если я тебе кое-что расскажу, — шепчет она с озорством в глазах, проводя ногой между моих бедер, наши тела сплетены и так тесно прижались, — ты вспомнишь об этом завтра?