Реминискорум. Пиковая дама

Дочитал последнюю тему. С трудом встал, потянулся, захрустел позвонками. Посмотрел на часы, нахмурился. Полтора часа до экзамена. Час на дорогу. Пора выходить. Что-то забыл… Ах да, разогреть ей еды. Отключить газ и спрятать вентиль, а то мало ли…

Горелка вспыхнула синей короной. В металлической чашке зашипела каша. Перемешать. Еще перемешать. Выключить. Переложить в фарфоровую тарелку. Не опоздать бы.

Собираться. Хватит трястись, все получится. Сумка, пара шариковых ручек, блокнот, мобильник. Задержался в коридоре, крикнул:

– Иди есть, каша на столе.

Развернулся, вышел. Хлопнул дверью. Побежал через дорогу на автобусную остановку. Больше ему не придется разогревать кашу и прятать вентиль. Никогда.

– Ну конечно, это ты. Я ждала тебя. Ты думал обо мне. Ты звал меня. Ты жалел, что не успел что-то сделать. И вот я здесь.

– Я… – Борис закашлялся. – Это иллюзия, бред. Это неправда… Тебя не может тут быть…

– Так ли важно, иллюзия это или нет? – спокойно ответила спина. – Я здесь – и слушаю тебя.

Борис вновь закашлялся. Вытер рот дрожащей рукой, поднял глаза. Длинный халат. Волосы, собранные в неряшливый пучок. Запах мази Вишневского и грязного тела.

– Тебе нечего сказать? – спросила спина. – Хорошо, тогда скажу я. Спрошу. Что случилось третьего июня ты-знаешь-какого года? Расскажи мне, давай, ведь я не знаю. Мы не увиделись больше.

Борис закусил губу. На лбу выступила испарина.

– Я собирался в институт, – с трудом выговорил он. – На экзамен. Самый важный экзамен. Если пятерка – красный диплом в кармане, и тогда меня обещали взять на работу в одну фирму. Я так хотел тогда эту работу. Сидел, готовился всю ночь. Ты… ты была у себя в комнате. Я не слышал, как ты ходила. Подумал, что спишь. Подумал, все в порядке…

Спина не двигалась.

– А потом?

– Потом, – продолжил Борис, начиная дрожать, – выпил кофе… разогрел тебе поесть… не стал заходить в твою комнату, спешил… просто крикнул из коридора: «Иди есть, каша на столе»… оделся и ушел… Я не знал, что… я не знал…

– Почему же ты не зашел ко мне?

– Спешил. Боялся опоздать. Это был самый важный экзамен…

– Спешил, и только?

– Нет. – Борис сглотнул и крепко переплел пальцы. – Я злился. Злился на тебя. Накануне вечером ты пыталась уйти из дома. Соседи нашли тебя во дворе, привели обратно. Я сказал им: «Она просто заблудилась», объяснил: у тебя Альцгеймер. Но они не поверили. Орали, галдели. Ты оделась во что попало. В грязное тряпье. Они решили, что я с тобой плохо обращаюсь. Я был зол на них. И на тебя. Потом… потом ты открыла газ, пока я был в институте. Я вернулся, и… этот запах в квартире с самого порога… подумал, что мы сейчас взлетим на воздух. Весь подъезд. Открыл форточки, кричал… кричал на тебя, хотя знал, что ты не понимаешь… скорее всего… ты не со зла и не нарочно… Я… да, поэтому я не зашел к тебе. Не хотел тебя видеть лишний раз.

Он несмело поднял глаза. Спина не двигалась.

– Так зачем ты здесь сейчас? – холодно отчеканил знакомый голос. – Зачем ты думал обо мне, звал меня во сне, жалел о чем-то?

– Да, я жалел, – прошептал Борис, чувствуя, как по щекам скатываются теплые слезы, – что не зашел к тебе с утра. И хотел попросить прощения. Я злился на тебя. Я так устал… целых три года, три долгих года… я знаю, тебе было хуже, чем мне, но я этого не понимал… иногда я даже хотел твоей смерти и сам корил себя за эти мысли. Но это меня не извиняет. Может быть, ты извинишь… Как глупо все это, как нелепо… Прости за мою злость. За то, что ты умирала в муках и в одиночестве. За то, что я не был рядом, хотя должен был быть… Знаешь, мне тогда казалось, что мой экзамен – это так важно, а потом я даже не пошел на собеседование в ту фирму. Успех – это не для меня… Я недостоин прощения. Недостоин того, чтобы меня любили. Я просто ублюдок, злой эгоистичный ублюдок… И все же я мечтал о прощении все эти годы. Я даже ходил в церковь, как ты меня учила в детстве. Исповедь не помогла. Время – тоже. Но если ты сможешь… – Он судорожно всхлипнул и двумя рывками вытер щеки. С надеждой поднял глаза. – Если сможешь простить меня…