Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

Он именно подъезжает, потому что он в кресле–каталке.

И это именно он, мужчина. Пожилой мужчина в инвалидном кресле–каталке. С седыми волосами, в очках, в рубашке и в галстуке.

Поэтому в комнате два кресла.

Третье приезжает само.

Мужчина подкатывается к столику и ловко тормозит, они все смеются.

Видимо, они все давно знакомы. И хорошо.

Давно и хорошо знакомы, и им очень уютно вместе.

Почти семья. Как семья. Просто семья.

Он, она и мой муж.

Он старше моего мужа и намного старше ее.

И его лицо мне знакомо.

Вот только я не могу понять, кого он мне напоминает и где я его могла видеть.

Или это просто пресловутое «дежа вю» и у меня опять галики и тараканы, бродящие в голове?

Как жаль, что я ничего не могу слышать. Хотя бы того, как они обращаются к друг другу.

Неужели этот мужчина — действительно тот самый Николай Александрович, который якобы партнер?

Инвалид в кресле–каталке не может быть партнером по бизнесу, хотя в этом я могу ошибаться, как могу ошибаться и в том, что я его где–то видела.

Но это действительно так, хотя где и когда это было?

А Майя молчит и смотрит на мужчин.

Ее зовут Майя, отчего–то я в этом уверена.

Мой муж вдруг кладет руку на руку Николая Александровича.

И делает это очень нежно.

Он гладит его руку, как гладят руку родного человека.

Отца, брата, сына, любовника.

И для меня это опять шок.

Я никогда не видела, чтобы муж был так нежен с мужчинами.

Они для него — партнеры, а дружба — это взаимополезность.

Я цитирую его слова, потому что он часто говорит мне об этом.

Хотя бы, когда упоминает моих подруг.

Я думаю о том, что все происходящее такой бред, что мне действительно стоило бы посоветоваться с кем–то из них, вот только я никогда не буду этого делать, ведь каждая только и ждет, чтобы другая опростоволосилась.

Если у них дружба — это взаимополезность, то у нас — взаимоненависть, пусть мы и чирикаем беспрестанно, как любим друг друга.

Целуемся при встречах и вешаемся на шею.

А про себя думаем то. что никогда не скажем вслух.

И разговоры наши между собой полны невысказанной зависти и злобы, только при этом надо улыбаться. Шире, еще шире.

Я улыбаюсь, я думаю, что мне делать.

Я видела этого мужчину, но где?

Я знаю, что он дорог моему мужу, я вижу это, я чувствую.

Он значит для него гораздо больше, чем Майя, это я тоже чувствую.

Майя мне нравится, а мужчина — нет, хотя он меня притягивает.

Нет, не как возможный сексуальный партнер, хотя это было бы забавно — попробовать это с мужчиной, намного старше тебя.

Насколько?

Я опять пытаюсь настроится на крупный план, левая половина головы уже просто раскалывается, Седой обязан был меня предупредить, что это так больно и некомфортно: подглядывать за собственным мужем, вползать в ту жизнь, которая не предназначена твоему взгляду.

Не для твоих глаз.

Не для твоих ушей.

Не для тебя.

Его лицо гладко выбрито, у него хищный нос и полные, чувственные губы. он и сейчас еще интересный мужчина, хотя ему уже явно за шестьдесят, старше меня лет на двадцать пять — тридцать, у меня никогда не было любовников с такой разницей в возрасте, он годится мне в отцы.

И он мне кого–то напоминает, я никак не могу отделаться от этой мысли.

И мне нравится его лоб, высокий, крутой лоб очень умного человека.

И его глаза, такого же цвета, как у меня.

Темно–карие, со странным разрезом.

Его глаза вообще похожи на мои и от этого мне становится дурно.

Физически, хотя я понимаю, что всем виновата боль.

Височная, невыносимая, от которой хочется биться головой об стену.

Я чувствую отвратительный спазм в желудке и кое–как успеваю добежать до туалета.

Я только начала завтракать, но и этого хватило.

Меня выворачивает и я стою на коленях, обняв унитаз, будто делаю ему минет.

Отвратительное зрелище, слава богу, что этого никто не видит.

Но боль проходит, и это главное.

Вот только оказывается, что проходит не только боль.

Я перестаю видеть и чувствовать, левая половина мозга пуста.

Седой не предупредил меня о многом, хотя — скорее всего — это какая–то моя особенность.

Моего организма.

Только моего.

Сильное перенапряжение ведет к перегоранию каких–то внутренних предохранителей.

И кубик перестает работать.

Я не знаю, что сейчас делает мой муж, как не знаю, что делают Майя и Николай Александрович.

Скорее всего, они все еще пьют кофе, разговаривают и слушают музыку.

Я опять иду в ванну, и тщательно мою лицо и также тщательно чищу зубы.

Свежесть зубной пасты после рвотной мерзости.

И дикое облегчение от того. что в голове появилась пустая комната.

Без жильцов, без необходимости за ними подглядывать.

Мне действительно безумно хочется выговориться, но кому?

Только не подругам, это я понимаю, тем более, что ни одна из них не скажет, где я могла видеть этого пожилого мужчину.

Они просто не знают этого.

Знает лишь один человек, моя мать.

В этом я уверенна, как абсолютно уверенна и в том, где я могла его видеть.

На фотографии.

Маленькой фотографии в альбоме.

Большом старом альбоме, полном чужих и не чужих лиц.

Альбом этот лежит у матери на серванте, я давно его не рассматривала, так же давно, как не навещала мать.

Обычно мы созваниваемся. Раз в два дня, иногда в три.