Ренегат

Фрэнк останавливается в шаге от места, где я сижу. Щелк. Он снимает шокер с предохранителя, а Люк еще крепче сжимаем мою руку, сдавливая ее в своей ладони. Мое сердце, чувствуя опасность, щемит, я задыхаюсь и готовлюсь сопротивляться боли, которая обязательно воспрянет после выстрела. Думаю, когда электрический заряд пробегает по телу, мышцы сокращаются и боль такая, что невозможно вдохнуть.

Когда похоронили отца, я спросила маму, почему она ведет себя так равнодушно, будто ничего не случилось. А она ответила, что она должна быть сильной и ее не может подкосить даже такое горе, как потеря папы. Ведь в жизни самое большое испытание — не сломаться. — сказала она задумчиво. — При проверке используются самые нечестные, незаконные и унизительные способы. Наверно именно поэтому я еще не убежала, а сижу и жду, когда меня задержат. В Норе полным-полно караульных поборников и в любом случае меня поймают.

Раздается негромкий треск, означающий, что Фрэнк выстрелил. Я не понимаю, что происходит, потому что все еще сижу, дышу, а не корчусь от несносных болезненных ощущений. Люк ослабляет пожатие, а сидящий слева от меня Пять, не успев ничего сказать, и, наверное, понять, валится на пол. Его щуплое тело лихорадочно трясется и выкручивается.

Иронично фыркнув, Фрэнк хватает Пять за шиворот и тянет его по полу к выходу, как ветхую тяжелую ветошку.

Люк застегает карман, в котором припрятано оружие, ведь будет негоже, если его увидит направляющаяся в нашу строну Селестайн. А я готова на него разораться — он часто дурел, но в данном случаи это чистый перегиб, который неизвестно чем бы обернулся.

Подойдя, Аарон Селестайн кладет холеную изящную длань на плечо Люка и длинными тонкими пальцами щупает ткань его куртки. Поразительно, но его это нисколько не напрягает.

— Мои поздравления, отличная работа. — восхваляет его Селестайн. И, сменив радостный тон на ликующий, обращается ко мне: — Должна признать, ты меня приятно поразила. Уверенна, ты приятно ошеломишь меня еще больше.

— Возможно. — сомневаюсь я вслух.

— Начало безусловно потрясающее, и мне чрезвычайно интересно, что будет дальше. — мямлит Селестайн. — Но уже очевидно, что ты оправдываешь возложенные надежды.

Когда Аарон Селестайн покидает соловую, я от наливающей меня злости соплю так громко, что меня слышно на другом конце стола. И до самого конца кошмарного ужина сдерживаюсь, чтобы не наорать на притихшего Люка. Он ошибся. Он поступил неподобающе, и несправедливо — не так как учил его отец. Это меня должны были забрать, а не Пять! Это я не прошла первый этап суггестии!

Глава 10. Клетка

От прохладного полусумрака комнаты отдыха прячусь, замотавшись в одеяло, сидя на когда-то выбранной отдаленной койке. То ужасное происшествие, приключившееся за ужином, никак не выходит из головы и кадрами мелькает перед глазами: хладнокровная, как змея, Аарон Селестайн отдает приказ; один за другим вспоминаются ни в чем невинные ребята, которых задерживают силой; Фрэнк стреляет в Алана; готовящийся меня оборонять Люк в последний момент показывает спрятанный в кармане его куртки пистолет… Что бы с ним стало, если бы он выстрелил? Ведь он прекрасно знает, что является для меня всем, даже жизнью. Я бы не пережила его смерти, ведь потеряв того, кого любишь, больше не хочется жить, хочется исчезнуть, сгинуть, но не терпеть возникшую пустоту.

В воспаленном воображении появляются жуткие картинки вероятного развития событий, но я тут же оттесняю их, ведь все обошлось. Люк не воспользовался прибереженным оружием, и все прекрасно. Разве что, после вечернего приема пищи, мы слегка поругались: я указала на него пальцем и попробовала посмотреть на него так, чтобы он почувствовал себя виноватым и больше не глупил. А еще я подумала, что: умела бы я убивать взглядом — все давно бы уже были мертвы, в том числе и он, за совершенную оплошность. Но меня по-прежнему истязают угрызения совести — Пять не заслужил того, чтобы его жизнь оборвалась именно так и настолько рано. Мне остается предполагать, что с ним и где находится он сейчас и в том, что его увезли непонятно куда, заключается только моя вина.

Звучит первая нота удручающего гимна; на всю пока что спящую Нору гремит первый удар барабана. Я невольно содрогаюсь, ведь стояло этот жутковатой дроби вмешаться в мои представления, как все краски сгустились. Потирая глаза, с трудом осознаю, что уже пошел седьмой час, а я к этому времени, которого вечно не хватает, ни капли не поспала — едва смыкаю веки, как мне чудится бьющийся в судороге и побледневший от боли Алан. Никак не отделаюсь от мысли, что это меня должен был забрать Фрэнк, а не его.