Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота

Я не друид, вопреки мнению тех, кто пытается навесить на меня этот ярлык, дабы потом уличить в противоречии. У меня нет никакого желания оживлять бледные тени кельтских жрецов, ушедших от нас двадцать веков назад, я не собираюсь восстанавливать их доктрины или ритуалы. В то далекое время любые священнодействия могли выполнять как социальную, так и культурную функцию, но сейчас положение дел изменилось. Я никогда не принимал участия в маскарадах, затеваемых некоторыми «кельтами», во время которых они, облачившись в белые одеяния и нацепив странные знаки отличия (в том числе и германскую символику, свастику), присваивают себе звание кельтских священнослужителей «во имя вечного друидизма». Не стоит забывать, что друиды исчезли в период завоевания Галлии Цезарем не только потому, что их преследовала римская власть, но и потому, что сами они стали христианскими священниками. Тогда зачем искать друидов там, где их нет? Зачем стремиться к реставрации друидизма, не имеющего ныне ничего общего с теми друидами, что жили в эпоху Цезаря и Верцингеторига? В наше время человек очертя голову бросился в волны древних учений, увлекаясь фольклором порой не самого лучшего качества. Могу ли я испытывать доверие к людям, заявляющим, что они являются истинными друидами, о чем им сообщили небеса, попутно открыв великие тайны наших предшественников? Конечно, некоторые из неодруидов стремятся лишь к тому, чтобы обрести утерянное друидическое знание, найти его следы в древних мифах и легендах. Однако они увязли в той же трясине, что поглотила в конце XVIII века галльского эрудита Иоло Могранвга, блистательного «собирателя древностей», интеллектуала, которому все же недоставало источников. Итак, я не друид, упаси Боже! Но я могу узнать (точнее, почувствовать) места, так или иначе связанные с друидами: они и поныне сохраняют свой сакральный дух.

Древние улицы, отмеченные печатью средневековья, руины старинного собора, удивительное переплетение улочек и закоулков, в которых царит ничем не нарушаемое спокойствие, — таким остался в наших воспоминаниях Але. Средневековые улочки неизменно вызывают во мне теплое чувство. Я грезил ими, бродя по склонам Пюи-ан-Веле, в стенах Конкарно и Эгюмор, в горах Динана и Бо-де-Прованса или под сенью Руанского собора. Это было время, когда Средневековье целиком и полностью овладело моим воображением, оставляя свой след в каждом написанном мною романе. Но, увы… То средневековье исчезло, лишь порой оно еще возникало в пламенном романтическом сознании Виоле-ле-Дюка или его коллег-англичан. В конце концов, у меня осталось то, что дорого мне: грубая красота руин Гластонбери в Англии, где «покоится» король Артур и королева Гиневра: край Тинтаджел в Корнуолле, наполненный легендами об Артуре и Мерлине, о Тристане, Изольде и короле Марке; навевающая грусть монастырская ограда Клонмакнуаз в Ирландии, где были записаны основные произведения гэльского фольклора. Не меньше их я люблю Монсегюр, чей суровый грубый облик лучше любой реконструкции истории напоминает о той драме, что произошла в его стенах. Но Але покорил мое сердце: бродя по его улочкам, я неожиданно почувствовал себя в другом измерении, напоминающем Иной мир кельтов, который я без устали ищу уже долгое время.

Но все же Але не был нашей конечной целью. Мы добрались до Ренн-ле-Шато, на этот раз решив оставить его храм без внимания. Нам лишь хотелось вновь очутиться в этом краю, быть может, увидеть в нем то, что прежде ускользнуло от нас… Ренн-ле-Шато не обманул наших ожиданий: мы вновь погрузились в атмосферу, окружавшую нас в первый приезд, атмосферу непостижимого спокойствия и полной гармонии. И все же тайна пока что оставалась тайной, несмотря на то что в этот раз я был более подготовлен к ее восприятию: перед поездкой я внимательно изучал источники, повествующие о том, что происходило в этой скромной деревушке Разе. Позавтракав все в том же ресторанчике, укрытом в тени парка, мы побродили по деревне. Затем нас ожидало путешествие по той же пыльной дороге, ведущей в Ренн-ле-Бен. Сделав остановку у кладбища, у «двойной могилы» синьора Флери, мы отправились на северо-восток, желая отыскать знаменитую гробницу неподалеку от деревни Арк. Насколько я знал, в ее окрестностях находился тот самый могильный камень, что был изображен на полотне Никола Пуссена: тот, на котором пастухи пытаются разобрать надпись «Et in Arcadia ego» («И я бывал в Аркадии»). Конечно, аркадским пастухам так и не удалось постичь истинный смысл этого изречения. Разумеется, гробница была «поддельной»: она появилась на свет уже после картины Пуссена (но кому это понадобилось?). Само собой, нам не удалось ее найти. И мы решили отправиться дальше.