Рентген строгого режима

В тот вечер я не пошел на шахту работать и возился в кабинете с аппаратом допоздна. Спал я здесь на топчане. За кабинетом закрепили дневального из инвалидов, который исправно топил печку и помогал мне чем мог. В кабинете тепло, на столе горит лампочка под абажуром, у меня уже своя «квартира», и я избавился от барачной вони и шума, я живу один, что в условиях Речлага – недостижимая мечта каждого интеллигента. На единственном окне в кабинете висят плотные занавеси. Летом, в полярный день они сослужат свою службу, и я буду спать в темноте. А пока за окном свирепый мороз, злобно свистит ледяной ветер, продолжая насыпать горы снега на мой барак, который и так уже заметен выше крыши, и только печная труба выглядывает из снежной горы и дымит круглые сутки... В 11 часов вечера в окно тихо постучали, я открыл дверь, и в клубах морозного пара возникла фигура врача Эдуарда Казимировича Пилецкого, по-лагерному Эдика. Он был весь в снегу, как добрый Дед Мороз. Эдик пришел ко мне специально с намерением поздравить меня с днем рождения. Из карманов бушлата Эдик извлек пайку хлеба из серой муки, кусок чего-то съестного и торжественно поставил на стол пузырек, наполненный чистым спиртом. Царский подарок... Я был тронут до слез. Мы развели спирт и выпили за мое здоровье и за успешное окончание строительства рентгенкабинета. Мы с Эдиком были земляками, а в лагерь он попал за плен. В мою идею Эдик поверил сразу и очень тревожился, сумею ли я успешно закончить работу. В эту ночь Эдик был дежурным по кухне и поэтому смог навестить и поздравить меня, а спирт он выпросил у хирургов. Милый, милый Эдик, добрейшая душа...

На следующий день после испытания аппарата я с утра пошел к Чайковской и официально доложил, что строительство кабинета и монтаж рентгеновского аппарата полностью закончены, и я прошу принять работу. Чайковская тепло и сердечно поблагодарила и поздравила меня, но сказала, что об этом должна сообщить в санотдел Речлага, чтобы они прислали компетентную комиссию для приемки кабинета. Но не прошло и часа после моего доклада Чайковской, как в мой кабинет до отказа набились врачи и фельдшера санчасти, каждый из них хотел убедиться собственными глазами, что рентгеновские лучи действительно есть и что все «насквозь видно». Я без конца включал аппарат, все снова и снова разглядывали косточки своих рук. Бракованная трубка иногда не загоралась, и я стучал по ней ногтем... Все искренне, от всей души сердечно поздравляли, обнимали и целовали меня. Все были вдвойне рады, во-первых, потому, что «их Боровский» не подкачал и выполнил свое обещание, и, во-вторых, больница получила собственный рентгеновский кабинет, очень важное подспорье для врачей.

Наконец Наум Ильич Спектор не выдержал и побежал за своим больным, я пытался было возражать, что нет еще разрешения санотдела на работу, но куда там, никто и слушать не хотел... Вскоре Наум привел больного, утверждавшего, что у него сидит пуля в сердце и работать в шахте он не может. Его раздели до пояса, и, действительно, немного ниже левого соска у него имелся шрам, похожий на входное отверстие пули, но была ли пуля внутри, кто знает, поди разберись. Естественно, на его жалобы не обращали внимания и еще иронизировали над его бредовыми утверждениями... И вот мой первый пациент встает спиной к деревянной стенке, я выключаю общий свет и включаю трубку. Наум прижимает к зыку экран, все обступают аппарат, и сразу поднялся невообразимый гам, все загалдели – вот, вот пуля, видите? видите? пульсирует вместе с сердцем! Это действительно была пуля из автомата, она не пробила сердечную мышцу, а завязла в ней, не повредив клапанов и желудочков. Бывший солдат так и жил с ней, правда, всегда жаловался, что у него болит сердце, особенно при физической нагрузке. Странно, что никто не спросил, какая пуля – фашистская или советская, было не интересно... Бывшего солдата перевели в разряд инвалидов, и в шахте он больше никогда не работал. Это была моя первая победа на медицинском фронте.

Врачи были в восторге, и, несмотря на отсутствие официального разрешения, каждый тащил «своего» больного – просили дать лучи и смотрели то колено, то бедро. Среди врачей не оказалось рентгенолога, и поэтому ни легких, ни желудков не смотрели. Но зато в костях понимали все, даже фельдшера.