Репин

Картина действительно мало напоминает обычные в то время академические программы уже по самой композиции, в которой правая часть с двумя грузными фигурами на первом плане и третьей — сидящего по-восточному еврея — явно перевешивают левые фигуры Иова и его жены. Все это совсем не трафаретно и менее всего классично. Да и немудрено: Репин писал много этюдов с натурщиков на воздухе, в академическом саду, перенося все это потом в картину. Писал он, по его собственным словам, буквально «от зари до зари», и все же академический привкус здесь еще чувствуется, совсем отрешиться от него художник еще не смог^{57}. Но сравнение картины с двумя сохранившимися эскизами к ней показывает, какими путями Репин совершенствовал свои композиционные приемы. Первоначальный небольшой эскиз сепией, пройденный белилами, дает уже всю схему композиции; три фигуры справа, две — слева. Сделанный «от себя», без натуры, он по рисунку слабее второго эскиза и особенно картины. Печать Академии говорит об его утверждении советом.

Второй эскиз — значительно большего размера — является уже подготовительным картоном к картине. Его главное отличие от первого заключается не только в лучшей прорисовке фигур — Иов писан целиком с натурщика, — но и в разработке костюмов: вместо обычных академических, трафаретных «восточных» костюмов, взятых у современных бедуинов, мы видим здесь попытку дать намек на классический Восток в фигурах двух первых друзей Иова.

В самой картине несравненно лучше, свободнее и живописнее движение этих двух фигур, значительно интереснее их расовая, восточно-экзотическая характеристика и выигрышнее расстановка силуэтов и пятен^{58}.

Окончательно освободиться от последних академических пут Репину удалось только в его знаменитой программе на большую золотую медаль — «Воскрешение дочери Иаира».

Он с большой неохотой шел на этот конкурс. Его отпугивала академическая затхлость самой темы, а дружба с Крамским и членами артели настраивала даже оппозиционно к самому конкурсу: ведь вот вышли они все в художники, — некоторые даже в большие — без всякого конкурса и наперекор) ему.

«Однако товарищи, хорошо понимавшие меру таланта Репина, со всех сторон толкали его под бок: «Что же ты это, Илья? Эй, не пропускай оказии! эй, не теряй время! твердили они ему при каждой встрече», — рассказывает об этом Стасов.

«Несмотря однако же на все разговоры и подталкивания, Репин не слушался никого и стоял упорно на своем, как ни хотелось попасть в чужие края и видеть все чудеса Европы»^{59}.

«Но вдруг ему пришла в голову мысль, которая сделала возможным исполнение картины даже и на классический сюжет. Он вспомнил сцену из времени своего отрочества, — ту минуту, когда вошел в комнату, где лежала только что скончавшаяся его сестра, молоденькая девочка. В его памяти возникло тогдашнее чувство, — полумрак комнаты, слабо мерцающий красный огонь свечей, бледное личико маленькой покойницы, закрытые глаза, сложенные тощие ручки, худенькое тельце, выделяющиеся словно в дыму, важная торжественность и глубокое молчание кругом — и вот из этих, выплывших теперь ощущений, глубоко запавших прежде в юной душе, он задумал создать свою картину.

«До конкурса оставалось едва несколько недель, но внутри горело яркое чувство, фантазия кипела, и в немного дней картина была написана настолько, что ее можно было нести на конкурс. Ее так неоконченную и понесли. И она получила большую золотую медаль, она вышла лучше и сильнее всех — чувство и живописность громко в ней говорили. Совет Академии не посмотрел на то, что многое осталось едва подмалеванным. Так она и теперь осталась навсегда неоконченной, и все-таки в музее «золотых программ» Академии, это одно из самых оригинальных и поразительных созданий»^{60}.

Надо прямо сказать, что лучшей «программы» в стенах Академии не было написано ни до него ни после.

Найдя для программы ясный реалистический подход, он с жаром принялся за работу и написал одну из своих наиболее впечатляющих картин.

2 ноября 1871 г. на годичном экзамене он получил за нее первую золотую медаль и право на шестилетнюю заграничную поездку на казенный счет.

Что такой картины, при всем своем таланте Репин просто физически не мог написать в две недели, это не подлежит сомнению. Стасов несколько преувеличил. Об этом свидетельствуют те многочисленные подготовительные работы к ней — эскизы, рисунки, этюды, наброски— которые сохранились в различных государственных и частных собраниях.

Достаточно сказать, что существует карандашный эскиз, бывший с собрании И. С. Остроухова и перешедший сейчас в Третьяковскую галлерею, на котором идея картины уже вылилась почти так, как мы ее видим на картине. Между тем эскиз этот помечен автором 1870 г. В том же собрании был, также перешедший в Третьяковскую галлерею, эскиз масляными красками, датированный 1871 г., и также близкий к картине.