Реплика в зал. Записки действующего лица

Но, понятно, из павильона я тогда не сбежал, а остался мучаться сомнениями в своем праве привлекать к себе внимание. Вскоре рот мой пересох и стало стягивать губы, а руки и ноги, каменея, принялись топорщиться, не желая занимать полагающееся им естественное положение. При этом к нижней части моего лица прилипла заискивающая улыбка. Обладатель такой улыбки как бы демонстрировал окружающим свою готовность быть душечкой и обязательно им понравиться. Что было делать? Но что-либо делать было поздно. Оператор сообщил, что "пошел мотор", мягко взмахнул ладонью, и это означало, что надо говорить.

Примерно через месяц, сидя дома перед телевизором, поддерживаемый спасительным присутствием жены и малолетней дочери, я наблюдал за говорящим с экрана странным человеком в очках, который вел себя так, будто у него над ухом только что выстрелили из мортиры. При этом он криво улыбался и поминутно облизывал губы.

Передача кончилась поздно, но сразу зазвонил телефон. Мне звонили не только нынешние друзья, но и товарищи детства. Звонили те, с кем не виделся десять, двадцать, а то и все тридцать лет. Я понял, что телевидение - великое искусство, а "Кинопанораму" смотрят все. Во всяком случае, все мои знакомые. Я что-то мычал в трубку и выслушивал комплименты своему костюму, стрижке, очкам, многие просто были рады увидеть меня живым и здоровым и предлагали встретиться. Но никто даже не попытался намекнуть на то, что я превзошел Каплера или Рязанова. Все стало ясно...

В первый год содружества с "Кинопанорамой" у меня не было постоянного режиссера. Хотя был постоянный редактор - женщина, сведущая в кино, преисполненная энтузиазма, но крайне самонадеянная и потому стремившаяся всех заменить собой. Это сильно усложняло жизнь. Без режиссера-мастера ведущему плохо. Ведь режиссер, особенно на первых порах, - наставник. Помню, один из асов телевидения заметил в тот мой период: "С вами никто не работает..." И он был прав. Не зная нашей "внутренней кухни", он все понял по экрану.

Но, тем не менее, привыкание к камере продолжалось, и продолжался процесс самоанализа ради самосовершенствования, благо, судя по всему, выгонять меня пока не собирались. Я понял, например, что перед камерой нельзя притворяться, нельзя играть, "создавать образ" - умного или обаятельного, сдержанного или рубахи-парня, всезнайки или кокетливого простачка, юмориста или, скажем, скептика. Надо быть тем, кто ты есть на самом деле и не пытаться натягивать те или иные личины. Ты не должен быть "сам не свой", когда даже родственники тебя не узнают. Сумеешь стать именно собой, тогда и решится вопрос: имеешь ты право маячить на экране перед всем честным народом или нет. То есть задача здесь, как я понял, прямо противоположна актерской: актер считается тем лучше, чем дальше уходит в существо предложенного ему стороннего образа (вплоть до внешнего перевоплощения), ты же не должен "играть", если претендуешь быть "ведущим".

Экран быстро разоблачит твои самодеятельные потуги на актерство и станешь "ничего не знача" "притчей на устах у всех", что, как известно, печально.

Так я размышлял. Но рецептов своих никому не навязываю. Достаточно того, что мне они, кажется, помогали. А вообще-то у всех все происходит по-разному. Когда своими соображениями поделился с Рязановым, он пожал плечами - у него были свои проблемы. И он их преодолевал по-своему...

Наблюдая за людьми, хорошо чувствующими себя на ораторской трибуне, любящими выступать (Сергей Герасимов, например, мог говорить на любую тему и подолгу; расцветал на трибуне Ролан Быков), я вижу, что есть в них черта, которой мне лично всегда не хватало, - апломб! Без апломба, без уверенного напора - нельзя. Даже если извергаешь банальности. Особенно, если извергаешь банальности. Согласитесь, если оратор не нравится сам себе, сомневается в нужности, самоценности того, что говорит и как говорит, то и самое доброе, умное, важное он не донесет до слушателей с той мерой яркости и убедительности, которая необходима.

"Самоедство" и как следствие скованность тела и мыслей перед камерой - то, от чего я стремился избавиться. Кинопанорамщики, как могли, мне помогали.

В течение следующего, второго, года пребывания в "Кинопанораме" посчастливилось сотрудничать с режиссером Майей Рудольфовной Добросельской. "Добро" совсем не случайно вошло в ее фамилию! Сама интеллигентность, умная, предупредительная, она не упускала ни одного момента, чтобы поддержать, ободрить, даже восхититься. Бывшая актриса, в прошлом служила чуть ли не во МХАТе, она, тем не менее, была полностью лишена внешнего апломба, держалась тихо, говорила в полголоса и не столько указывала, сколько советовалась. Я уже признавался, что люблю, когда меня хвалят, и люблю тех, кто хвалит. Что поделаешь, если действительно от похвалы силы прибавляются, а от хулы меркнут! Добросельская смотрела на меня восторженно, и - это была главная ее помощь. Именно тогда, наконец, почувствовал, что говоримое мною для экрана не всегда лишено смысла, что я что-то знаю и чем-то могу быть интересен.