Одним из последних подлинных консерваторов был упоминаемый Хаксли английский лорд, в 1940 году написавший в редакцию “Таймс” письмо с предложением положить конец войне посредством компромисса (“Таймс”, по определению Хаксли, “консервативная некогда газета”, отказался печатать письмо).
Понимая, что жизнь людей протекает в биологическом, техническом и эмоциональном контексте (иными словами, крайне редко обретает политическое измерение), понимая, что люди в основном преследуют свои личные цели, консерватор инстинктивно отторгает любые слишком ярко выраженные политические убеждения. Он будет смотреть на бунтаря, партизана, патриота, возмутителя спокойствия прежде всего как на презренное создание, движимое глупостью, тщеславием и жаждой насилия.
В отличие от реакционера консерватор не признаёт ни героев, ни мучеников; он никого не спасает, зато ни от кого не требует жертвы; в общем и целом в консерваторе нет ничего особенно героического, зато – это в нем и привлекает – он практически не опасен для окружающих.
Прелиминарии к позитивизму[55]
Исчезновение метафизики
В политической и моральной мысли Огюста Конта все будто нарочно устроено так, чтобы привести в отчаяние современного читателя; но прежде чем перейти к этому, то есть собственно к предмету книги, нужно обойти или, по крайней мере, обозначить одно затруднение: мы по‐прежнему еще не вышли из метафизического состояния, конец которого он считал неизбежным; более того, мы меньше чем когда‐либо намерены из него выходить; какой‐нибудь сатирик при виде наших журналов, регулярно пестрящих заголовками о “возвращении Бога”, мог бы даже задаться вопросом, не грозит ли нам выйти из него
Эпоха современной метафизики в собственном смысле начинается с Декарта; поразительные успехи науки и техники Возрождения были достигнуты в состоянии, так сказать, философской невинности, в отсутствие мысли, способной свести их в единую систему; наверное, именно поэтому католическая церковь не сразу заметила опасность и среагировала слишком поздно, когда основы ее духовного авторитета были уже расшатаны. Оставшись в гордом одиночестве среди развалин, Декарт совершил нечто абсолютно новое: впервые ясно и четко отделил физику от метафизики. Противопоставив друг другу две бесполезные категории, материю и дух, он разом создал предпосылки для большинства позднейших философских заблуждений.
Категории духа, придуманной специально для того, чтобы вобрать в себя все бессодержательные проблемы (Бог, человеческая душа и т. п.), суждено было пережить бурный и шумный закат, ознаменованный разнообразными попытками вновь придать ей видимость реального существования; некоторые из них были грандиозными – например, кантианство; некоторые же убогими – например, психология.
Напротив, на долю материи, казалось, выпадал успех за успехом. Демагогическая и упрощенческая декартовская мысль (с одной стороны, мир-машина, состоящий из материальных шестерней и зубчатых колес, а с другой – дух, помещенный туда словно из предосторожности, на потребу чувствительным душам или для решения сложных проблем) господствует в умах и в наши дни. Ее даже иногда путают с научным методом или с позитивизмом: жестокая ошибка, поскольку она лишь создавала помехи для их прогресса. Она тут же попыталась противопоставить себя ньютоновой физике, упирая на то, что с точки зрения материалиста движение, распространяющееся в пустоте, помыслить нельзя; в конце концов вразумить ее сумели только наглядные экспериментальные данные. Спустя много лет споры вокруг толкования квантовой механики, не утихавшие на протяжении всего XX века, нельзя объяснить иначе как только попыткой спасти любой ценой материальную и каузальную онтологию. Действительно, с позитивистской точки зрения ни ньютонова, ни квантовая механика не представляют особой проблемы: законы установлены, они позволяют моделировать явления и предсказывать результаты опытов; категорий ровно столько, сколько необходимо, – чего же больше?