Реплики 2020. Статьи, эссе, интервью

Жоффруа Лежён. Я последние тридцать лет каждое воскресенье хожу к мессе и успел более или менее хорошо изучить все литургические стили. Я бывал у “харизматиков”, в частности в Общине Эммануил, видел, как люди танцуют, поют, “говорят языками”, одним словом, делают все то же, что, по нашим представлениям, делали только американцы. Должен признать, что на этих собраниях царит атмосфера радости, хотя и вызывающая некоторое беспокойство, потому что кое‐кто из участников производит впечатление одержимости (то, как они ведут себя во время так называемых обрядов исцеления, заставляет предположить, что прикоснуться к этому таинству способен только тот, кто пребывает в ужасном состоянии). При этом я никогда не чувствовал себя таким далеким от Бога, как на этих сборищах: мне было восемнадцать лет, я не был ничем болен, не переживал депрессию и в конце концов убедил себя, что, раз уж я не могу плакать горючими слезами или, взяв в руки микрофон, выворачивать душу наизнанку перед чужими людьми, значит, я не создан для веры. Есть травма, врачевать которую должна церковь: это травма человека, не нашедшего Бога или не умеющего его найти. В 1960‐е годы, когда весь мир танцевал под музыку “Битлз”, церковь задалась вопросом, каким образом продолжать проповедовать Евангелие. В 1962 году был созван Второй Ватиканский собор. Злые языки отмечали, что кардиналы прибыли туда морем, а обратно улетали самолетом: модернизация затронула и этот институт. В своих попытках перенять мирские привычки и заговорить на языке своей эпохи церковь надеялась поддержать связь со своей паствой, сбившейся с пути в результате либеральной и сексуальной революций. Изменения коснулись и литургической стороны: служба больше не проводится на латыни, убранство храмов выглядит скромнее, а священник стоит лицом к прихожанам.

Церковные приходы вложили средства в приобретение электрических синтезаторов, а в хоре появились поющие девушки. Однако в следовании моде есть та неприятная особенность, что все модное рано или поздно выходит из моды. Спустя шестьдесят лет синтезаторы по‐прежнему на месте, но девушки постарели, и даже священнику противно слушать их дребезжащие голоса. Только самые энергичные приходы, расположенные в центральных районах городов, избежали упрощения литургии, но и там в лучшем случае можно услышать гитариста, который по воскресеньям упражняется в арпеджо, напоминая о жестокой реальности: не всякому дано быть Марком Нопфлером.

Эта гонка за современностью обернулась полным провалом, и церкви заметно опустели. До Второго Ватиканского собора треть французов заявляли, что каждое воскресенье ходят к мессе. В 2012 году эта цифра упала до шести процентов, что свидетельствует о капитальном культурном сломе.

Скорее всего, эти явления связаны между собой: церковь попыталась приспособиться к окружающему миру в тот момент, когда он делался все уродливее. Это достаточно серьезный повод для упрека: мы вправе ожидать от церкви, чтобы она указала нам путь, не зависящий от вывихов эпохи, чтобы она оставалась собой. Например, чтобы она указала нам путь к Богу. И латынь нужна была, чтобы обозначить различие между языком повседневной жизни и языком, на котором обращаются к Создателю. Ладан, курясь над нефом, указывал путь душе. Священник стоял спиной к прихожанам потому, что лицом был обращен к небесам. Из церквей потихоньку изгнали все сакральное, заменив его чем‐то прикольным и ярким, это выглядит очень милым, но бесконечно земным. Я не хочу быть неправильно понятым и уточню, что мне довелось встречать ультратрадиционалистов, для которых воскурение ладана, бормотание молитв на латыни и многочасовое стояние на коленях были альфой и омегой веры; я считаю их такими же фанатиками.

Какой из этого следует вывод? Христос говорил ученикам, что, хоть он и явился в мир, но сам не от мира сего. Церкви следовало бы серьезнее отнестись к этим его словам.

Общественная организация

М.У. В истории философии есть целое странное семейство мыслителей, которые, сами не будучи христианами, восхищаются католической церковью за ее способность обеспечить духовное руководство людьми, но главным образом – за ее умение организовать человеческое сообщество. Первым и самым заметным представителем этого течения является, бесспорно, Огюст Конт. В своей неподражаемой манере Конт объявляет само название протестантской конфессии ее характеристикой. В самом деле, протестант способен только на одно – протестовать. Протест заложен в его природе. Уже де Местр, на которого ссылается Конт, отмечал, что при монархическом режиме протестант будет республиканцем, а при республиканском – анархистом.

Для де Местра быть протестантом хуже, чем быть атеистом. У атеиста, утратившего веру, могут быть уважительные причины, и остается вероятность, что он к ней вернется, – такие примеры известны, тогда как протестантизм, пишет он, “есть чистое отрицание”.