Реплики 2020. Статьи, эссе, интервью

Медики Университетского клинического центра Реймса приложили немало усилий, чтобы покончить с Венсаном Ламбером, в том числе потому, что он упорно цеплялся за жизнь (первым делом его перестали кормить: тридцать один день без пищи – это не шутка), но главным образом потому, что в дело вмешалось правосудие. Потребовалось не меньше четырех врачебных “комиссий” (в книге рассказывается, что на самом деле представляют собой эти “комиссии”), работа последней из которых прерывалась дважды, пока не настал фатальный исход. В прессе публиковались мнения административного суда города Шалон-ан-Шампань (многочисленные), Государственного совета, Европейского суда по правам человека, нескольких апелляционных судов и кассационного суда, не говоря уже о постоянных заключениях (никогда не имевших реальных последствий) Комитета по правам инвалидов ООН. На последней стадии мы в замешательстве наблюдали, как три разные судебные инстанции в течение нескольких недель знакомили нас с радикально противоположными утверждениями, и ничего нового так и не появилось.

Я и сам влез в этот спор (довольно поздно, что называется, успел к шапочному разбору), напечатав в газете “Монд” свою заметку; дело в том, что меня изумила правительственная инициатива опротестовать решение Парижского апелляционного суда, предписывающее Французскому государству снова начать кормить и поить Венсана Ламбера. Признаюсь честно, в то время я не владел всей полнотой информации, но все же мне показалось маловероятным, чтобы процедура кормления (даже искусственным путем) пациента могла быть квалифицирована как “излишне жестокий метод лечения”. С тех пор у меня появилась возможность своими глазами увидеть пакеты с искусственным питанием, благодаря которым поддерживают жизнь пациентов, неспособных самостоятельно глотать: это компактные и легкие устройства. Если пациент находится дома, родственники могут сами их менять, не обращаясь за помощью к медицинскому персоналу, – ничего трудного и ничего травмирующего в их применении нет. О какой жестокости может идти речь?

Вмешательство государства, без которого Венсан Ламбер еще и сегодня был бы жив, показалось тогда – и продолжает казаться сейчас – необъяснимым; оно омрачило – и продолжает омрачать – первую президентскую пятилетку Эмманюэля Макрона. Но даже если государство несет свою долю ответственности на заключительном этапе трагедии, больше всего в этой истории, если внимательно изучить все факты, потрясает убийственное упорство Университетского клинического центра Реймса, хотя во Франции были другие медицинские учреждения, заявившие о своей готовности принять у себя пациента и обеспечить ему требуемый уход. Поэтому привлечение медиков к суду выглядит вполне оправданным. Суд первой инстанции в Реймсе оправдал и Клинический центр, и доктора Санчеса. В предисловии к книге Эмманюэль Хирш пишет, что решение написать ее пришло к нему по окончании этого процесса, на котором он выступал в качестве гражданского истца; он не понимал тогда и не понимает сейчас, почему Венсан Ламбер должен был умереть.

Сегодня во Франции более полутора тысяч человек пребывают в вегетативном состоянии, сравнимом с состоянием Венсана Ламбера, и довольно много тех, чье состояние еще хуже (он все‐таки мог самостоятельно, без трубки в трахее, дышать, что наблюдается далеко не во всех подобных случаях). И что, теперь считать всех этих людей живыми трупами, судьба которых зависит от решения суда, хотя мы все видели, какую непоследовательную и непредсказуемую позицию (отчасти объясняемую двусмысленностью формулировок закона Леонетти[118], на что обращает внимание профессор Хирш) может занимать правосудие?

А кто‐нибудь подумал о людях, которые ухаживают за этими больными, отдавая им свои силы и окружая их сочувствием? С каким презрением надо относиться к их тяжелому, эмоционально выматывающему труду, почти всегда добровольному (подавляющее большинство персонала, работающего с больными в вегетативном состоянии, волонтеры), чтобы принимать такие решения? Эмманюэль Хирш нисколько не преувеличивает, когда в своей последней статье говорит о нашем “этическом и политическом провале” и не без оснований опасается, что впереди нас ждут новые отречения от моральных норм.