Репортаж не для печати

У него был долгий разговор с Пагирой, который сначала сурово отчитал беглеца. Видя, что тот вроде бы пришел в себя, первосвященник поменял тактику и уже по-отечески побеседовал с провинившимся.

Как выяснилось позже, монах лишь умело притворился раскаявшимся! Как только внимание к нему со стороны священников ослабло, он вновь улучил подходящий момент и сбежал.

Его снова поймали и приковали к стене внутри церкви Святой Марии. Таким образом он должен был осознать ответственность! Только смерть могла избавить монаха от обязанности хранителя Ковчега. Но, аксумиты наперебой уверяли меня, что через пять-шесть недель монах окончательно образумится и все вернется на круги своя – то есть двадцать пятый хранитель Ковчега приступит к своим обязанностям.

Честно говоря, я с трудом верил в подлинность этой истории. Развеять мой скепсис могло только одно: возможность увидеть монаха-беглеца собственными глазами.

Глава тридцать первая. КОВЧЕГ ЗАВЕТА

1

Бабиле крепко спал, сладко улыбаясь во сне, когда в назначенное время за мной зашли четверо монахов Они повели меня еще тихими и сонными улочками Аксума по направлению к церкви Святой Марии. Я с трудом скрыл свое разочарование, когда вместо ожидаемого и помпезного культового сооружения, увидел скромную одноэтажную постройку из серого гранита. По периметру ее окружала железная ограда, выкрашенная в темно-зеленый цвет. Такого же цвета был М купол церкви, увенчанный золотым крестом, сверкавшим в утренних лучах солнца.

Пагира и еще трое священников ожидали меня возле входа в церковь. Лицо у первосвященника было необыкновенно мрачным, словно он сожалел о своем обещании показать мне Ковчег Завета.

Я взглянул на часы: четверть восьмого-

«И говорил Господь Моисею

скажи Аарону, брату твоему,

чтобы он не во всякое время

входил во святилище за завесу

пред крышку, что на Ковчеге,

дабы ему не умереть,

ибо над крышкою Я буду

являться в облаке»

Вспомнив эту цитату из Библии, я покосился на Пагиру, молчаливо стоявшего у дверей, которые вели вглубь церкви Святой Марии.

– Раннее утро – наилучшее время для того, чтобы увидеть Ковчег?

Первосвященник бесхитростно сообщил:

– Для иностранцев вообще не существует хорошего времени, чтобы войти в Святая Святых. Это категорически запрещено. Вы должны помнить, что для вас мы делаем исключение, позволяя переступить порог церкви Святой Марии. Вы сможете видеть Ковчег в течение нескольких минут. Но не пытайтесь проникнуть за завесу, отделяющую Святая Святых от священной реликвии.

– Наступаете на горло собственной песне? – сочувственно поинтересовался я.

Первосвященник не прореагировал на мой вопрос и сбросил с ног легкие сандалии.

– Вам также необходимо снять обувь, – сказал он, показывая на мои туфли.

Я не заставил себя упрашивать. Первосвященник велел мне следовать за ним, и я, чувствуя нарастающее волнение, вошел в церковь Святой Марии.

Первая комната предназначалась для торжественного пения гимнов и псалмов. В ней находились шесть монахов. Насколько я успел разглядеть их лица – возраст священников колебался от тридцати до пятидесяти лет. Мое внимание сразу же переключилось на рисунки, расположенные на стенах комнаты и даже на потолке. Это были сюжеты из библейских рассказов: я увидел Моисея, спускающегося с горы Синай и бережно несущего две скрижали с начертанными на них заповедями. Великолепный, но, увы, неизвестный художник, изобразил на потолке длинную процессию с Ковчегом Завета на плечах. Впереди нее шествовал человек в белой одежде и играл на арфе – это был царь Давид.

Увидев изображение молодой женщины с красивыми тонкими чертами лица, я спросил у Пагиры:

– Царица Савская? Жена царя Соломона?

– Царица Македа, – поправил он меня. – Эфиопы предпочитают называть ее Македой.

Я утвердительно кивнул, собираясь продолжить изучение картин, но Пагира мягко взял меня за локоть и предложил пройти во вторую часть церкви. Для этого нужно было сделать лишь десять-двенадцать шагов, и я, отчаянно вращая головой в попытках запечатлеть в памяти удивительные рисунки, проследовал вместе с Пагирой сквозь строй монахов, образовавших своего рода коридор. Они стояли друг против друга и негромко пели что-то на амхарском языке. Их глаза были полузакрыты, они раскачивались в такт своей медленной протяжной песне и, казалось, находились очень далеко отсюда. В моей памяти всплыло лицо Клода Жаме – французского археолога с острова Элефантин. Он рассказывал мне о еврейском храме, много лет назад находившемся на узком клочке земли почти в самом центре Асуанского водохранилища. Во время нашего разговора вид у француза был таким же: словно он находился в других мирах.