Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью

Выкрикнули мое имя и втолкнули в приемную канцелярии. Там приказали вынуть содержимое сумки, снять с руки часы. В сумочке оказалась пачка сигарет. Эсэсовец схватил ее, вынул сигарету и закурил. Остальные преспокойно засунул в карман, не предложив закурить даже своему коллеге. Сумку, ключи и часы мне возвратили и вывели в коридор. Надзирательница-немка дернула меня за рукав плаща, давая понять, что я должна идти впереди нее. Длинный коридор, по которому я шла, упирался в запертую дверь с надписью на немецком языке: «Полицейская тюрьма. Женское отделение». Надзирательница отперла дверь, и мы попали в следующий длинный коридор. Вошли в небольшую комнату. На полках, словно в магазине, стояли сумки, кружки, кастрюльки, дамские шляпки – черные, коричневые, голубые, бежевые. Надзирательница, полная блондинка с бледно-голубыми глазами, улыбалась. «Ну вот, наконец-то среди них хоть одно человеческое существо!» – с надеждой подумала я, посмотрев ей в глаза. Однако встретилась со взглядом убийцы, в котором как бы отражался череп со скрещенными человеческими костями. Тут же на меня обрушился град ударов. «Немедленно все с себя снять! Быстро! Ты воображаешь, что у меня много свободного времени? Как фамилия? Почему ты здесь?» – кричала надзирательница. «Не знаю», – ответила я. Снова удар по лицу. Затем, придирчиво осмотрев мою одежду и прощупав швы: нет ли где графита или лезвия безопасной бритвы, она бросила все на пол. Пока я одевалась, надзирательница покрикивала: «Живо! Быстрее, быстрее!». Шляпку, сумку, ключи и часы я должна была оставить. Кто знает, как долго предстоит им здесь пылиться? Не успела я как следует одеться, как раздался окрик: «Марш отсюда, быстро!». Надзирательница сунула мне в руки глиняную коричневую миску, такую же кружку и железную ложку. Придерживая расстегнутую юбку, с плащом на плече я пошла за нею. Она открыла дверь в камеру № 236. Там в положении «смирно» стояли две женщины. Одна из них что-то затараторила по-немецки. Нацистка громко сказала: «Новая» – и так толкнула меня, что я еле удержалась на ногах.

Присела на сенник, лежавший под окном, но тут же получила несколько пощечин. А у меня перед глазами стоял Юлек, измученный, но с гордо поднятой головой. Вспомнила о Сакко и Ванцетти – рабочих, умерщвленных в США на электрическом стуле; об Эрнсте Тельмане – вожде германских коммунистов, который уже много лет томился в нацистском застенке. Перед моим взором проходили ближайшие друзья Юлека – Ян Крейчи, Франтишек Кржижек, Вацлав Кржен, Курт Конрад, – казненные нацистами. И снова – Юлек, его глаза, измученные, но с презрением глядевшие на гестаповцев. А как мужественно держались арестованные во дворце Печека: никто из них не жаловался, женщины не плакали. Обозленный гестаповец-чех там, наверху, кричал на нас: «Бараны!».

Одна из моих соседок по камере подошла к железной койке, взглянула на зарешеченное оконце, находившееся под самым потолком. Сквозь окошко голубел кусочек неба. Женщина заломила руки: «Господи, какая беда, какое ужасное несчастье!». Я начала утешать ее. Гестапо арестовало мужа этой женщины – офицера, боровшегося против оккупантов, и четырнадцатилетнего сына. Больше всего она волновалась за сына.

Другая соседка оказалась воровкой – через два дня ее передали чешской уголовной полиции. Мы остались в камере вдвоем. Условились, что та из нас, которая выйдет на свободу раньше, пошлет белье оставшейся в тюрьме. Из осторожности я не сообщила адреса родителей Юлека в Пльзене, а сказала лишь, где живет женщина, убиравшая нашу квартиру. Вскоре мою соседку выпустили, и я на время осталась одна в камере. Примерно через месяц получила первую передачу с бельем.

Однажды утром, в начале мая, когда нас, как обычно, вывели в коридор и выстроили вдоль стены, я справа от себя увидела Аничку Ираскову, нашу хорошую знакомую. Замерла пораженная. Почему она здесь? Мы сделали вид, что не знаем друг друга. Раздалась команда: «Налево!». Воспользовавшись шумом, я шепнула Аничке: «Мы не знакомы!». Не знаю, слышала ли она меня. Аничка оказалась за моей спиной, и я отчетливо услышала ее тихий шепот: «Юлу убили!». Тут же ко мне подскочила надзирательница: «Что вы сказали?». Я молчала. «Что вы сказали?» – снова заорала тюремщица и влепила мне пощечину. «Я не разговаривала!» – ответила я. «Кто же разговаривал?» – «Не знаю». И снова удар по лицу.

Механически, словно автомат, вышла я вместе с другими узницами на тюремный двор. Машинально бегала по кругу, а когда оказывалась около надзирательницы, та каждый раз хватала меня за лацканы плаща и трясла, словно дерево, допытываясь, о чем я говорила. Но мне все было безразлично. В висках стучало, сердце щемило. Юлека убили! Нет, это невозможно, я ослышалась. Надежда сменялась отчаянием: неужели он мертв?