Репортёр

– Альйоша, – Марта впервые назвала Алексея на чешский манер этим ласковым именем, – мне трудно понять все это. Я не верю в Бога, в жизнь после смерти. Мне трудно понять все, что было в твоей жизни. Я и свою понимаю плохо. Так кем есть пан Соколов: морковка, «шпаличек», яйцо или кофе?

– Ну, точно не «шпаличек», – рассмеялся Алексей. – И морковкой, вроде, тоже никогда не был.

Он ласково взглянул на Марту.

– Ты когда-нибудь читала Высоцкого?

– Высоцкого? – Марта попыталась вспомнить. – По-моему, он пел под гитару. Ваши русские солдаты любили его слушать. Но я этих песен не понимаю. Они слишком русские.

– Жаль. Он ведь не только пел, но и стихи хорошие писал. Хочешь, почитаю?

И, не дожидаясь ее согласия, начал:

Четыре года рыскал в море наш корсар,

В боях и штормах не поблекло наше знамя.

Мы научились штопать паруса,

И затыкать пробоины телами.

За нами гонится эскадра по пятам.

На море штиль и не избегнуть встречи.

Но нам сказал спокойно капитан:

– Еще не вечер, еще не вечер!..

– Ну как? – тихо спросил он Марту, внимательно слушавшую каждое слово.

– Я ж говорю, для меня это слишком русская поэзия, – грустно улыбнулась она. – Раз ты не морковка и не «шпаличек», то давай пить кофе.

И вышла на кухню. А Алексей, прикрыв глаза, продолжил тихо читать, помня это стихотворение наизусть:

На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз,

И видят нас от дыма злых и серых,

Но никогда им не увидеть нас

Прикованными к веслам на галерах!..

Но нет! Им не послать его на дно –

Поможет океан, взвалив на плечи.

Ведь океан–то с нами заодно,

И прав был капитан: еще не вечер!..

14

…Марта едва успевала за Алексеем, стараясь не упасть, то и дело спотыкаясь о рельсы, вывернутые шпалы. Они шли через железнодорожные пути, оставив за собой вокзал и прилегавшие к нему здания. Все было разрушено, исковеркано, искорежено, изрыто сотнями больших и маленьких воронок. Накануне в этом районе шли ожесточенные бои, и теперь, когда оборона была сломлена, вместе с передовыми войсками сюда дозволено было войти журналистам. Держась вместе и никуда не разбредаясь, чувствуя опасность, они делали свою работу: снимали, записывали впечатления бойцов. Над некогда крупной железнодорожной станцией, превращенной в груду руин, стелился дым от пожарищ, а в том направлении, куда Марту вел Алексей, дым клубился, пульсировал, вздымаясь над землей горячим дыханием совсем близкой войны.

– Альйоша, – жалобно простонала Марта, едва успевая за ним.

– Не хнычь! – он повернулся к ней в вполоборота и подал руку. – Это рядом. Я тут каждый камень, каждую кочку знаю.

Зачем они пошли сюда? Марта кляла себя за то, что согласилась пойти с Алексеем, оторвавшись от остальных репортеров, с которыми их привезли прямо на «броне» – в бронетранспортерах, еще накануне наступавших на огневые позиции. Алексею очень хотелось взглянуть на свой родной поселок, где он родился, где прошло его детство, где жили и росли близкие друзья. Быть совсем рядом, в нескольких сотнях метров – и не увидеть земли, в которую ты врос всей своей памятью… Это было слишком большим искушением, чтобы устоять перед ним.

– Мы успеем, – успокаивал он Марту, помогая пробираться через рытвины воронок и завалов. – Как ты не понимаешь? Это ведь ро–ди–на! Я только взгляну, одним глазочком, сделаю пару кадров – и бегом назад. Вот сейчас будет моя родная школа, потом наш родной парк, родная речка, а там…

Но ничего, кроме все тех же руин, пепелищ на их пути не было: ни школы, ни парка… Лишь руины, изрешеченные осколками и пулями стены разрушенных зданий, обгоревшие деревья, сгоревшие машины и военная техника.

Марта мельком успела разглядеть название улицы, превращенной в сплошные развалины, по которой они уже не шли, а почти бежали: «Боевая».

– Точное название, – усмехнулась она, глядя во все стороны.

– Да, здесь во время гражданской войны, сразу после революции, шли ожесточенные бои, – пояснил ей Алексей, на что Марта снова усмехнулась:

– Правда? А как будто было вчера. Тебе не кажется?

Алексей никак не отреагировал на шутку. Его память, которая была настроена на встречу с далеким детством, не хотела мириться с тем, что видели глаза. Память противилась этой правде – обугленной, дымящейся, взорванной, закатанной гусеницами танков.

– Сейчас, сейчас, – уже механически повторял Алексей, то и дело оглядываясь по сторонам, пытаясь восстановить в памяти то, что было на месте этих дымящихся руин и обломков, – еще немного… Сейчас будет мост…

Но моста тоже не было. Оба берега соединяли лишь несколько уцелевших металлических конструкций, по которым осторожно, чтобы не упасть в речку, переходили военные и беженцы, оставшиеся без крова. Марта хотела остановить Алексея, чтобы не ходить на ту сторону реки, где начинался его родной поселок, но по его взгляду – растерянному и беспомощному, лихорадочно искавшему хотя бы какую-нибудь зацепку для того, что хранила память – Марта поняла, что это бесполезно. Оставлять своего друга одного она тоже не решилась.