Репортёр

Марта вслед за Алексеем ступила на шаткие трубы, соединявшие берег, глянула вниз на несущиеся прямо под ногами мутные потоки реки – и у нее закружилась голова:

– Ježišmarie! – прошептала она, ухватившись за руку Алексея.

– Сейчас, сейчас, – все так же механически повторял он, совершенно не глядя под ноги, а будучи устремлен туда, где его вот-вот ждала встреча с чем-то очень дорогим.

Но когда они дошли до конца переправы и поднялись наверх, их взору предстала печальная картина. От края до края, насколько мог охватить взгляд, расстилалась безжизненная пустыня, распаханная воронками и гусеницами: глубокие борозды тянулись во все стороны, пересекаясь, перечеркивая себя, сливаясь с линиями дорог, по которым тянулась военная техника. Лишь кое-где эта пустыня напоминала о том, что здесь еще недавно жили люди: остатки домов, построек, торчащие отовсюду балки, уже не державшие кров… Возле развалин возились люди, собирая все, что уцелело после бомбардировок, обстрелов и пожаров.

Марта стояла в шаге сзади Алексея, вместе с ним в ужасе глядя на раскинувшееся рукотворное опустошение. Марта не знала, не находила слов, чтобы хоть утешить своего друга. Она хотела подойти к нему ближе, но он вдруг повернулся и спросил:

– Ты ничего не замечаешь?

Его глаза, его взгляд отражали то же внутреннее опустошение, которое царило, торжествовало перед ними. Не поняв вопроса, Марта подошла и обняла Алексея. Но тот освободился от ее рук и спросил снова:

– Погоди… Ты ничего не замечаешь?

– Альйоша.., – тихо сказала она, собираясь снова обнять его.

– Птиц не слышно.., – прошептал он. – Здесь всегда было много птиц. Разных. А сейчас их не слышно… Как страшно…

Его взгляд стал похож на безумный. Он механически прошел еще несколько десятков метров вперед – туда, где сразу за мостом тянулись руины.

– Птиц не слышно.., – снова прошептал он. – Птицы улетели отсюда… Им больше негде жить… Ни домов, ни деревьев…

Пройдя еще немного, он остановился и опустился на землю. Рядом присела и Марта, не спуская взгляда со своего друга. Ей казалось, что он оцепенел от того, что увидел на месте своей бывшей родины.

Алексей взял пригоршню земли и, разжав ладонь, медленно высыпал назад.

– Она уже не узнает меня… Не помнит…

– Альйоша, – Марта робко тронула его за плечо.

– Совершенно не помнит… Ей очень больно…

– Альйоша, надо идти. Нас ждут, будут волноваться.

Он снова взял горсть земли и повернулся к Марте.

– Да, ты права… Надо идти… А я никуда не хочу отсюда идти. Я хочу лечь в эту землю и раствориться в ней. Стать ее частью…

– Альйоша, – Марта крепко обняла его за плечи, – это судьба… Мы уедем к нам, и ты снова будешь счастлив. Я помогу тебе стать счастливым. Я сделаю все.

– Да–да, – словно во сне отвечал Алексей, – мы обязательно уедем… И там начнем новую жизнь… Красивую и счастливую… А она останется…

Он наблюдал, как земля сыплется через его пальцы.

– Ее ведь не возьмешь с собой… Туда, где можно снова стать счастливым… Я буду счастлив, а она будет страдать, болеть… И я вместе с ней… Потому что мы – часть друг друга. Понимаешь? Она живет во мне, а я – в ней. Кто я без нее? Прах…

К ним подошла незнакомая женщина, возившаяся неподалеку в черных руинах. На вид ей было лет сорок. А можно было дать и все сто. Война не просто исказила, а обезобразила ее. Глядя на Марту глазами человека, потерявшего разум, она показала ей маленькую безделушку из синего стекла и засмеялась тонким детским смехом:

– Нашла… свою стопочку…

Марта вдруг увидела, что вся земля вокруг них была усеяна стреляными автоматными гильзами. Она подняла несколько.

– Почему пули не летят в тех, кто начинает войны? Почему от них страдают и гибнут ни в чем невинные люди? Где справедливость? И есть ли она вообще?

Алексей нагнулся к самой земле и прошептал, обращаясь к ней, словно живой:

– Прости меня, моя земля… Прости, что я вернулся к тебе со своими ранами. Ты сама вся в крови и ранах. Прости… Я тебе не враг и не оккупант. Мне никто не запретит любить тебя так же сильно и преданно, как и те, кто за тебя отдал жизнь. Я тоже многого не понимаю. И не принимаю. Прости меня, моя земля… Мне дано только одно право: любить тебя. Любить, пока живу. А потом уйти с этой любовью под свой могильный крест… Осталась только любовь. И память. Все остальное забрала эта проклятая война…

Его душа, разорвавшись на тысячи мелких кусочков, летела над землей, из которой была взята, призвана в эту жизнь, став плотью, вместе с прахом, в который она – эта родная ему земля, затерянная во времени и пространстве – теперь была превращена войной.

Алексей все так же что-то шептал, нагнувшись к земле, и плакал – беззвучно, но безутешно и горько….