Репост #0 от 29.06.18

На улице невыносимо холодно. Я плетусь словно тень сквозь бурный поток городского движения. Ночь. Тусклый свет фонаря освещает скользкую тропинку, ведущую во двор старого двухэтажного дома. Пришла в голову внезапная мысль: посчитать шаги до нужного мне подъезда. Двадцать семь. Вроде. Двадцать семь шагов. Или двадцать восемь. Не уверен точно. Немного сбился со счёта. Хотя это не важно.

Вот бетонное крыльцо. Я поднимаюсь не спеша по ступенькам. Открываю ветхую деревянную дверь, ведущую в подъезд. Несмазанные металлические петли издают ужасный скрип. Невыносимый. Как-будто кто-то скребёт ржавым гвоздём по оголённым нервам. Скрип гаснет. Дверь закрывается и неподвижно застывает за спиной.

В подъезде чувствуется приятное тепло, немного смешанное с ароматом тлетворной сырости. Стены обшарпаны. На грязном полу, дожидаясь уборщицы, ждут своего часа осыпавшиеся куски штукатурки.

Мне на второй этаж. Нога ступает на деревянную лестницу. Следующая незамедлительно делает шаг на вышестоящую ступеньку. Опять мерзкий скрип. Но, на этот раз старого прохудившегося дерева. Дело одной минуты и вот… Я уже наверху.

Площадка второго этажа. Накурено. Снимаю перчатки. Замёрзшие пальцы не слушаются. Неуклюже, но дело сделано. Правая рука превращается в кулак, поднимается на уровень подбородка. Во всём теле ощущается мелкая дрожь. Костяшки пальцев начинают прерывисто биться о холодный металл входной двери. Руку пронзает боль. Не до конца отогревшиеся пальцы ноют, но старательно продолжают свою работу.

За дверью тишина. Не слышно спешащих на встречу шагов. Ничего не слышно, кроме стука. Моего стука. Отдающегося в моей голове. Появляется слабая головная боль. Почему не откроют дверь и не впустят меня внутрь?

Я перестаю стучать и начинаю прислушиваться, но, по прежнему не слышу ни единого звука.

Я устал. Очень устал. Где-то в глубине души начинает ощущаться отчуждение к этому месту. В чём дело? Я же здесь, вот он я, обратите на меня внимание. Откройте мне! Но, в ответ лишь тишина, тишина и молчание. Я стучу ещё раз и ещё, и вдруг, отчётливо осознаю, что за ней лишь пустота, в которой для меня нет места. Я разворачиваюсь и ухожу, ухожу, чтобы больше никогда не вернуться сюда. В это чужое для меня место.

И снова движение вниз по скрипящей деревянной лестнице. Одна ступенька, две, три, четыре, семь… Опять сбился со счёта. Не важно. Я спускаюсь ниже и ниже, в ту сырость обшарпаных стен.

В голове одна лишь мысль: чёрт побери, ведь может там, за этой дверью и вовсе никого никогда не было. А может просто меня не ждали там, за этой холодной дверью. И не открыли её только потому, что это именно я стоял перед ней.

Инна Порядина Сломанная кукла

Сегодня утром Борис Васильевич проснулся не в духе, раздосадованным, как бы сказал он сам. Дело, которое занимало его последние несколько дней, стало невыносимым и не разрешалось по причине банальной старческой близорукости…

Борису Васильевичу недавно исполнилось семьдесят. Здоровье, особо не беспокоящее его в прежние годы, неожиданно расшаталось и требовало не столько времени и мужества, чтобы им заняться, сколько смелости, чтобы признаться в этом самому себе. Не дождавшись от отца никаких действий, дочь Марья, его единственный родной человек, взяла всё на себя и срочно организовала путешествие: помогла с оформлением заграничного паспорта, с долгосрочной визой и отправила БВ, как недавно стала называть отца, подлечиться в Испанию.

Апартаменты в местечке Альборайя, в четырех километрах от Валенсии, давно не видевшие хозяйки или каких-либо гостей, радостно распахнули ставни и двери, впустили в свои стены морской ветер, солёный воздух, летний солнечный свет и нового обитателя, который до того самого дня ничего, кроме российских земель, не видел.

Поначалу жизнь в полном одиночестве на зарубежном побережье увлекала Бориса Васильевича. Языка он не знал, местных обычаев – тоже, но обжился довольно быстро. Здесь, в Испании, все было совсем не так, как писали в газетах и показывали по телевизору. Здесь было очень спокойно и уютно, и, что самое важное, тепло. Перестал мучить ревматизм, сбежала бессонница, вновь появился аппетит. Даже морщины, двумя вертикальными линиями разрезавшие межбровье после смерти жены Вареньки, немного разгладились и делали выражение лица БВ не таким суровым и жестким.

Выучив несколько испанских слов и выражений, в числе которых были buenos días, bien и gracias, Борис Васильевич еще больше освоился и два-три раза в неделю совершал путешествие в город. Иногда ездил на автобусе, что обходилось ему в сущие копейки, а иногда, когда хотелось кутнуть, – на такси. Постепенно обживаясь на новой земле, он перестал куда-либо торопиться и жить с оглядкой, приобрел несколько соломенных шляп с разной ширины и цветов лентами по тулье, льняные и хлопковые длинные рубашки, эспадрильи, тончайшего шелка шейные платки и научился носить все это на европейский манер: легко и с удовольствием.