Репрессированный ещё до зачатия

– Эв-ва! С каким дерьмом связался отец Григорио! Да твой Васёка этот Ковалёв уже твёрдо наконвертировался!

– Чуть поясней…

– Сразу видать, несельский ты жилок… Водка в селе – конвертируемая валюта. За водку тебе что хошь сделают. Хоть картошку привезут, хоть голову срежут, хоть чужую приставют! Даве наконвертировался этот пиянист и враскачку еле уполз к себе в кривой соломенный недоскрёб.

– Не может быть! Он позавчера привозил нам картошку. Давайте посмотрим, тут ли его машина 21 – 87 ВВ.

Обрыскали весь заводской двор – нету.

Значит, всё-таки уехал!

В состоянии готовальни!!!

С неспокойным сердцем побежал я по Нижнедевицку.

Думал их встретить.

А нарвался на весёлую семейку Дмитрия, старшего брата. Он с женой Лидией, с дочкой Еленой и с её сынишкой в коляске возвращались из магазина.

Молча проскочить мимо неудобно. Скажут, бегает, как бес от грома. И я не стал их обегать, взял и покатил коляску.

Пока везла мамхен Ленушка, парень сидел на улыбках ровно.

А как я повёз, склонил головку.

– Леонид Юрьевич! – заглянул я парню в кисловатое лицо. – Что, стариковская усыпила езда?

Дома Ленка стала кипятить ему молоко.

Плеснула чуток в кастрюльку и на газ.

– Бог даёт! Бог даёт! – запричитала она, увидев, как сердито подымался в кастрюльке белый шатёр.

Глазами плясуля аврально искала тряпку и не находила.

А когда подлетела с тряпкой снять, шатёр выбило на плиту.

И Ленушка разогорчённо проронила:

– Боженька дал. Боженька и взял… Обнулил…

Пока тары-бары на три пары – уже девять.

Я на стреле домой.

Григория – нету!

Маточка моя! Это беда!

Я переоделся в фуфайку, в старые Гришины штаны.

Натягиваю мамины резиновые сапоги.

Мама причитает:

– Та Толька!.. Та сынок!.. Та куда ты ото у ночь побежишь?! Шо ты в том поле зараз знайдэшь?

– Он мне брат и Вам сын или слепой лишний щенок, которого Вы собираетесь утопить? – рявкнул я. – С пьянчугой усвистал! Сырые бугры… Может, навернулись! Валяются где в овраге. А Вы – ночь! Дождь! Оё!..

Не знаю, зачем я сунул в карман ножичек с палец и на завод. Сейчас как раз везут молоко с ферм. С какой попуткой и увеюсь.

И я умчался на молоковозе с першинским шофёром Мацневым.

Подъезжаем к Разброду.

Я сказал, как ехать к нашей делянке, и он поехал.

Я боялся, что мы не доедем.

На удивление, сырь нас нигде не усадила.

Одно дело день, другое дело ночь.

Как ты на убранном поле сыщешь свой клин?

Летели мы наугад и всё же не промахнулись.

Выскочил я из кабинки. Ладони рупором ко рту:

– Гри-иша!.. Гри-и-иша!!.. Гри-и-и-и-иша!!!..

Никакого ответа.

Только обломный чёрный ветер валил с ног.

Мол, кончай орать!

Рядом с нашим огородом кисла деляночка плохо скошенного овса. Осыпался овёс. Пророс.

Поднялся редкой белой полоской.

Овёс утвердил меня в мысли, что я на своём клину. И стал я вскидывать ботву… И нашёл. Вот пять мешков с картошкой! Мы с Гришей собирали!

Я и заплакал, и засмеялся.

Живой Гриша! Живой!! Живой!!!

Этот стакановец Васёка не приехал!

И развеликое спасибушко!

– Иван Николав! – подбежал я к шофёру. – Милушка! Роднулечка! Золотко! Тут всегошеньки-то пяток мешков! Ну давайте заберём и вся комедь!

– Да нет. Комедия отменяется. Ну молоковозка! Куда я суну мешки? Бортов нету. В цистерну насыпом?

– Ну в прошлом годе привозили точно на такой молоканке. Десять привозили! Ну! По бокам привязывали!

– Как вы там возили, я не видел…

Этому гофрированному вавуле[256] интересней му-му валять. Неохота отрывать свой худой банкомат от тёплого сиденья. Ну и хрен с тобой!

Главное, Гриша цел, невредим и готов к новым боям-баталиям!

Мы выскочили на асфальт и горшок об горшок.

Мацнев дунул к себе в Першино.

Я пожёг в противоположную сторону.

По пути забежал на завод.

Гриши не было.

Максимыч стоял за него вторую смену подряд.

– Так Григория вы видели?

– Да. Договорились. Я его ночь отстою. Он завтра погасит должок. Примерно часов в пять уехал на молоканке.

Я подхожу к нашему вигваму.

Два красных огня. Молоковозка. Поверху между цистерной и поручнями громоздятся горушками мешки.

Какой-то мужик с машины помогает Грише усадить мешок на горб.

– Здравствуйте, что ли! – в радости крикнул я.

– Здоровьица вам!

По голосу я узнал Алексея Даниловича Вострикова.

Душа человек!

Мы вечеряли в два ночи.

Гриша кипел гневом.

– Вот Востриков! До пенсии докувыркался! А с водярой незнаком! А Ковалёв, эта косопузая шаламань, как проснулся, одна сила выворачивает его наизнанку. Где кирнуть? Как рухнуть в запой? И шуршит[257] до первой бутылки. Как дорвался – песец! Трудовой день окончен! Пошла драка с унитазом, ригалетто…[258] Я ж с ним по-людски договаривался… Значит, перехватили. Кто-то раньше поднёс… Тупой, как веник… Не водись на свете водка, он бы и на работу не ходил. Этому мало по заднице настучать. Будь моя воля, я б дал шороху. Такие бухачи гнут всю Россию. Их надо выстраивать и отстреливать через одного. Потом выстроить, кто остался, и снова стрелять. Пока ни одного не останется. Иначе пьяная Русь сама падёт-сгинет.

6 сентября 1991

Слушай сюда. Я тебе устно скажу

Утром мама внесла с огорода помидорную веточку.