Читаем Репрессированный ещё до зачатия полностью

Репрессированный ещё до зачатия

– Скоро круглая дата Октября. Сдать к Октябрю! Это будет лучшим подарком Ильичу!

Строители, естественно, традиционно не укладывались.

Райком-рейхстаг, естественно, стандартно напирал.

И лучший двухэтажный подарок оказался инвалидом.

Репнул посерёдке.

Говорят, в целях безопасности приёмную комиссию не пустили в здание. Велено было принимать дорогой объект на почтительном отдалении. Опять же во избежание дорогих жертв в сплочённой команде комиссии.

Ну, отрапортовали.

Ну, даже открыли почту.

А она тут же возьми и лопни ещё больше.

Как раз у входа.

Трещина, будто молния, от самой крыши пронзила здание до самого низу, упрятывая свой тонкий хвост под фиолетовую, как синяк под глазом, вывеску

Нижнедевицкий районный узел связи

И тогда взяли почту в столбы.

Попарно поставили в четырёх окнах второго этажа. Скрепили столбы накрепко досками.

Дивится народ.

– Или война, – спрашивает меня мама, – что окна закиданы столбами-досками? Затянули трещину картиной… Мал дядько Ленин оказался. Даже трещину не хватило им закрыть. Война-а…

– И без войны лопнула почта…

– Тут, сыно, дело покруче. Почта уже лопнула потом. А попервах ляпонулась гнилуха властёха. Скилько жила она, стилько и воевала со своим народом… В голод вогнала… Ка-ак изнущалась? Ско-оль изничтожила путящего миру? Ответит она за это Богу? Ай нет?

И задумалась вседорогая власть.

И додумалась.

Все эти четыре окна, всю эту двухэтажную хрень закрыли с фасада новой гигантской картинкой Ленина. Не той, где он куда-то коллективно якобы несёт брёвнышко. (Мне иногда мерещится, не то несёт, не то сам на брёвнышке висит-катается…) А той, где он в кепочке и так лукаво машет ручкой:

«Правильной дорогой идёте, товарищи!»

Верх трещины не виден. А низ…

Похоже, трещина твёрдо взяла курс дойти до земли. Казалось, трещина выползала как бы из пятки вождя.

Так вот и скрепили узел связи безразмерной ленинской картиной-полотнищем.

Но грянул коммунистический путч.

И партия мужественно добилась своего, к чему решительно рвалась все семьдесят три года.

Райком-рейхстаг закрыли.

И в его белый особняк въехала райстатистика.

«Товарищей считать»?

Справа, над райсоветом, воспарил трёхцветный флаг.

И ленинскую картинищу скинули с почты.

Ляпнулся вождь яйцом в грязь.

Хватит верным нижнедевицким гражданам ленинцам свои ум, честь и совесть прикрывать вождём на полотне.

И всем теперь стало ясно видно, кто есть ху.

И днём, и ночью.

Даже самой тёмной.

Разброд

«Не бойся делать то, что еще не умеешь. Ковчег был построен любителем, «Титаник» строили профессионалы».

С непривычки я так позавчера упахался на картошке, что не то что пальчиком – мыслью не мог шевельнуть.

Пластом вчера лежал. Отходил.

А Грише хоть бы хны.

Сбегал в компрессорную, отбухал свою смену.

Сегодня ему в ночь. День свободный. Значит, снова культпоход на картошку.

Мама поднялась в три ночи.

Торопко подвязывает юбку бечёвочкой.

– Хлопцы! Я с вами побегу на картоху! А то лежу, як коровяка!

А в коровяке всего-то килограммов сорок, не считая зубов в стакане с водой. И восемьдесят один год.

– Михална, отбой! – командует Гриша. – Не знала, где тот наш огород. Не сажала, не окучивала… Не будешь и копать. Спи. Ещё черти не бились на углу на кулачках. А она вскочила!

И выключил свет.

Мама постояла-постояла и на вздохе легла.

Гриша угнездился на полу, на толсто сложенных новых коврах. Поближе к себе пододвинул будильник.

То будильник синел на неработающем холодильнике в кухоньке-прихожей, и я его не слышал. А тут бух-бух-бух над ухом. Как молотом по башне.

Попробуй усни!

Григорий встал в полпятого и убежал с мешками на огород.

На дворе бешеный ветер.

А в поле что? Ураганище?

Не унесло б… Не выдуло б всё из головы…

С моим бронхитом только меня и не хватало на нашем картофельном бугре, расчехлённом всем ветрам.

Гриша не велел мне идти.

Да с какими глазами куковать дома?