– Гриша! Стой на месте и улыбайся. Бомба! Бомба!! Бомба!!!
Он всё равно не стоит на месте.
Я раком карачусь назад.
Он с удивлением тянется за мной и деловито наклоняется к фотоаппаратову глазку.
Что ж там разынтересного увидел папка!?
Наконец, в изнеможении я дёргаюсь верхом назад. Между нами сантиметров шестьдесят. В аппарате стих звоночек, не мигает красный свет.
Я нажимаю на кнопку. Будь что будет!
И выползает эта картинка в цвете. Крупное лицо. Срезан чуть сверху лоб… И цветы, цветы, цветы… Ромашки тесно обступили Гришу. Одна любопытная ромашишка даже выглядывала у него из-под мышки. Кажется, ромашки тоже тянутся к аппарату. Им тоже интересно заглянуть в глазок…
Глаза у Гриши живые, ясные, умные.
Он молча всматривается в меня, я в него.
И длятся смотрины, может, с час. Может, и больше. До той самой поры, покуда, тихонько откинув шторину на дверном проёме, не входит
– Ну шо, хлопцы, подъём? Спали весело, встали – рассвело?
– Так точно! – готовно откликается Григорий. – Входите, ма. Большой гостьюшкой будете.
– Толенька, как на диване спалось?
– Без происшествий.
Увидела на карточке Гришу, степлела лицом:
– О! Якый сыняка-соколяка!
Всё. Свидание с сыном кончено.
Я кладу карточку в газетный конверт и на телевизор.
И так каждое утро.
А в прошлом году со мной приезжала сюда другая карточка. «Прогулка с папиным пальчиком». Чёрно-белая. В рост. Я вёл Гришика по берёзовому лесу. Меня на фото не видно. Лишь моя рука уцелела. Одна рука Гриши держится за мой указательный палец. На другой руке Гриша сжал пальчик крючочком. А почему за мой пальчик никто не держится?
За день ещё не раз присядешь на диван с карточкой…
А вечером…
Во всякий нижнедевицкий вечер я смотрю «Спокойной ночи, малыши».
Сегодня у этой передачи день рождения.
Ей тридцать лет.
У меня такое чувство, будто смотрю я эту передачу вместе с Гришей. Я чувствую его рядом. Будто мы сидим в Москве на нашем диване и смотрим по цветному телевизору «Сони». Стоит он у нас высоко на шкафу.
Смотрит Гриша цепко. Не дохнёт. А ближе к концу передачи глаза у него наливаются горючими слезами. Передача ещё не кончится, а он уже плачет навзрыд.
Мы с Галинкой сами чуть не ревём. Успокаиваем его.
А он плачет и плачет.
Жалко расставаться со Степашкой и Хрюшей?
Кто его знает…
И чтоб его не расстраивать, не стали мы больше включать эту передачу.
Подождём, как немного подвзрослеет.
Может, перестанет плакать?
Попрощались Степашка и Хрюша.
Спокойной ночи, Гришик. Спи, маленький, спи…
Без тебя
Сегодня десятое сентября.
Мой день.
Уже перед тем как встать приснилась такая глупь.
Я проснулся (во сне) и лап, лап рядом по дивану. Разбежался разговеться! А веселушки-то моей нет!
Лежу жду.
Жду-пожду. А её нет как нет.
И пошёл я её искать.
Нашёл.
Переходим вброд речку. Я по пояс голый. А вода в речке чистая-пречистая.
Заходим в какой-то дом. Чего-то набрали. Идём. Заходим в лифт. И тут жена пропадает. И я спускаюсь со старушкой уже, похожей на нашу почтальоншу Марью Ивановну Жукову.
Выходим из лифта – нас поджидает моя жёнка.
Только – всякий кочет кукарекать хочет – разогнался я ей что-то сказать, она снова пропала.
Как на человека спрос – так он сразу пропадает!
Цену набивает?
Тут я во зле и проснулся.
И в следующий миг не забыл слегка обрадоваться, что жена у меня только во сне пропадает.
Вошла мама.
– Ма! А когда я родился? Утром? Вечером? Ночью?
Мама обиделась:
– И всё ото я должна помнить?
Она не помнила ни дня, ни года моего рождения.
– Ма, а когда я маленький был, Вы мне игрушки покупали?
Мама махнула на меня рукой как на двинутого.
– Яки там игрушки? Из твоих игрушек я помню тилько три. Кирпичина, ржавый обод с выброшенной кадушки и тунговая коляска. Кирпичина була тебе машиною. С кирпичиной ты один носился по куче песка на пятом районе и выл. Так тяжеле ехала машина. С ржавым ободом летал по дорогам, подталкивал ладошкой. А коляска… Сначала я сама тебе её робыла. На коротку палочку насаживаешь посередке меленькое, с голубиное яйцо, тунговое яблочко. По бокам от этого яблочка сажаешь на ту же палочку крупные тунговые яблоки. Это колёса. В маленькое яблочко втыкаешь палку. Коляска готова! И с воем мотался ты с той коляской как оглашенный… Вот и все игрушки. Ничего покупного… Нам живуха яка уродилась? Охушки була и жизь… Колы ж ты, мечталось, похужаешь?.. Нищета крутила нами, как худым мешком. Хлиба по кусочку давали. Тонэсэнькому, як листик. Всё прожито, всё забыто… И воспоминать престрашно…
На велосипеде я с карточкой сына утащился мимо кладбища на бугор.
Было солнечно.
Я один. Со мной лишь неунывающий весельчак ветер.
Горизонт, который я объехал в поисках шиповника для сына, лежал подковкой.
Чернели убранные поля…
Какие-то пронзительные дали…
Молча смотрел я вокруг, и всё виденное лилось в стих про маленького Гришу.
Без тебя