Репрессированный ещё до зачатия

– Ничего малый. Стройный. Не горбится. Пройдёт!

– Молодой. Холост ли?

– Четвёртый раз женат.

– Не мучайте. Отпустите человека. И так видно. Отличный!

Потом выбирали народных заседателей. Список был готов. То и дело поднимали и опускали руки.

Устал я и с тоски чуть не заснул.

Собрание скоро закончилось, мы спустились к себе.

Тут как раз вернулся из бегов Медведев. Смотрит затравленным волком.

Володя интересуется:

– Александр Иванович! Как дела с психдиспансером?

Медведев на срыве:

– Это ж идиотизм высшей марки! Такое может быть только у нас!

Тамара, жена Медведева, оказавшаяся в комнате, снисходительно улыбается:

– Слова-то какие! Всё иносранные!

Медведев знай распаляется:

– И-искал, и-искал этот диспансер! За четыре часа еле нашёл! Очередь к врачу – двадцать человек! В час – одного! Завтра с утра пойду.

Володя сочувственно кивает головой:

– Да, Александр Иванович! В щепетильную ситуацию вас затёрло. Артёмову, когда он ездил в ГДР, просто списали с карточки, что не псих. И не бегал к врачу.

– Мою карточку не нашли.

– У вас же отличная характеристика РК КПСС, что вы нормальный, не пьяница. А если врачи дадут обратное заключение?

Звонят с выпуска А, спрашивают, есть ли события на завтра.[95]

Медведев сердито отрубил:

– Нет ничего. Не хотим вас загружать.

Поговорил Медведев с выпуском – звонит череповецкий корреспондент Тихомиров:

– Пускаете домну? – переспрашивает Медведев. – Хоррошо! Давайте в приподнятом настроении. Говорите, будет митинг? Это повод. Чтоб мы не были голыми фиксаторами факта, назвать фамилии задувщиков печи. Напишите как-то понеобычней. А то корреспонденты не очень-то думают. Благовещенская заметка похожа на читинскую. Штамп, тупость, глупость в информациях.

Заглянул Ахметов. Вчера он написал для Медведева заметку. Дали многие газеты. Ахметов сияет:

– Александр Иванович! Всё пашете!?

– Да, мы вечно пашем. Это у вас одни симпозиумы.

Как всегда, ровно в четыре пятнадцать жена принесла Медведеву яблоко, завернутое в газету. Положила в верхний ящичек стола.

Ровно в восемнадцать ноль-ноль Медведев начинает есть яблоко. Его хруп служит сигналом, что трудовой день окончен. В рабочее время он не может есть яблоко и одновременно читать поступающую информацию. Он должен sosредоточить всё внимание исключительно на информации и ни в коем случае не переключать его на яблоко. Он же председатель народного контроля по сектору «Как используем рабочее время?»

Сегодня я вёл книгу записей информации, полученной редакцией. Пришло 25 заметок. Семнадцать забраковали. Брак я несу в секретариат, кладу в папку «Текущий отсев».

Подобьём игого. За день восемь лбов выдали лишь восемь заметок. По штуке на нос. Не густо-с. Да если ещё учесть, что писали эти заметки на местах не любители, а профессиональные журналюги, становится совсем не по себе. В безделье протираем трусики и штанишки.

Вот какой компот выскакивает.

Под медведевское хрумканье с чувством свято исполненного долга я тоскливо собираю свои тряпочки и в обрат, домой.

По пути взял хлеба, сметаны и на электричку.

На платформе столпотворение.

Идёт посадка.

К какому вагону ни подлечу – не вжаться даже бочком.

Добежал до первого вагона – не войти.

Бабка канючит с платформы:

– Детки… Вы ж пожмитесь… Молодые…

Хмельной мужик:

– Граждане! Подвиньтесь на полчеловечка. Пускай милиционер войдёт.

Створки сохлопнулись. Из щели между ними торчит рука милицейская и пол-лычки.

Двери открылись. К первому вагону снова вальнулась толпа. Волосатый мужик просит машинисточку:

– Пусти к себе, любушка ах и голубушка ух!

– Пусти одного… Всё стадо тут будет!

Поезд тихонько трогается.

Одной рукой я держусь за поручень. Вежливо бегу рядом.

Мне кричат:

– Брось, шальной!

Машинистка ловит меня за полу пальто – одной ногой я стою уже на её территории.

– Ну вот, – улыбается она. – Входи, входи, бледненький. Это из-за тебя пришлось второй раз открывать двери?

– Из-за лычки.

Она внимательно посмотрела на платформу и впустила меня из своей кабины в головной вагон.

В Бусинове мело.

Было холодно. Я бежал. Ветер подхалимно поталкивал меня в спину.

На заледенелой горке я поплыл. И тут же боком поплыл на меня грузовик. Колёса не крутятся, а махина надвигается на меня. Я прыгнул в канаву. Еле уцелел.

На мостике я нагнал пьяную дебелую старуху. Пальто полурасстёгнуто, волосы выбились из-под платка.

Ударит ветер в спину – пробежит чуток. Ветер стих – на месте замерла старуха. Стоит ждёт толчка ветра. Самой ей и шагу не сделать.

Но в пенье ей помощи от ветра не надо.

– Г-улял по Уралу к-казак молодой…

– Да не казак молодой, – поправляю её, – а Чапаев-герой!

Старуха обрадовалась подсказке и схватила меня за рукав:

– Из школы, сынок! Ой и дура же я?.. Ну скаж-жи…

– Вам видней.

– Сестра дала одну стопку, другую… Я и зареви на неё тигрюхой: «Что ты напёрстком дражнишь?» – И хлоп водяру[96] в гранёный. Надралась… А ведь никогда не пила…

Она крепко держится за мой локоть и просит довести её до церкви.

– Ты чейный будешь?

– Я ничейный.

– Ой же ж и хор-рошо! Поплыли ко мне… Что я буровлю? Ты и вправдешке ничей?

– Инкубаторский я.