Res Publica. Русский республиканизм от Средневековья до конца XX века

Суть политической трансформации советской формулы республиканизма — поворот от целей революции к целям консолидации однопартийной диктатуры. Предлагалось разграничить партийную программу (образ будущего) и конституцию как юридический акт, права и их реализацию, традиционную («буржуазную») и новую («советскую») демократию (диктатуру). Общественные отношения интерпретировались с метафизических позиций, а используемые конструкции выступали когнитивными маркерами в конструировании социальной реальности. Тенденция отождествления идеологической программы и юридических норм (господствовавшая в предшествующий период) таила опасность утраты гибкости политического контроля и поэтому была отвергнута Сталиным: «программа касается главным образом будущего, конституция — настоящего», является «регистрацией и законодательным закреплением того, что уже добыто и завоевано на деле»[1788]. Разделение идеологии и права было, разумеется, фикцией, но позволяло манипулировать юридическими нормами, наполняя их различным политическим смыслом.

В рамках пересмотра революционной парадигмы проведено конституционное закрепление новых отношений собственности. Вводилась совершенно неопределенная концепция так называемой «социалистической собственности», которая объявлялась «священной и неприкосновенной» (П. Юдин)[1789]. Она представала в двух основных формах: государственная или всенародная (высшая форма) и кооперативно-колхозная. Наряду с этими двумя основными формами вводилась неопределенная «личная собственность на предметы личного обслуживания, обихода, удобства, личного потребления»[1790], интерпретация которой в качестве «пережитка буржуазного права частной капиталистической собственности» инкриминировалась впоследствии школе Пашуканиса — одного из разработчиков Проекта Конституции[1791]. Соотношение государственной (общественной) и личной собственности в данной трактовке, разъяснял один из ключевых редакторов проекта Конституции А. И. Стецкий (член ЦК ВКП(б), заведующий отделом партийной пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), член подкомиссии по общим вопросам Конституции), не имеет противоречивого характера, поскольку основано на отрицании частной собственности, опирается на единую «социалистическую систему хозяйства», гарантом которой служит диктатура пролетариата[1792]. Соединение собственности и власти в данной конструкции псевдоплановой экономики[1793] тяготело к абсолютному, юридически закрепляя тотальный бюрократический контроль над индивидом.

Доктрина «социалистической демократии» как основы сталинской реконструкции республиканского проекта выдвигала перед разработчиками формальные требования равенства политических прав граждан. «Советская Конституция, — по словам разработчиков, — во-первых, полностью отменяет всякие ограничения всеобщего избирательного права; во-вторых, заменяет косвенные выборы в высшие советские органы республик Советского Союза выборами прямыми; в-третьих, заменяет открытые выборы закрытыми, тайными; в-четвертых, обеспечивает укрепление социалистической собственности, как основы советского общественного строя; в-пятых, сосредотачивает функции издания законов в советском парламенте — в Союзном совете»[1794]. С другой стороны, декларируемые основы политической демократии ограничивались ее функциональным назначением — увязывались с целями диктатуры. Данная конструкция позволяла совместить две противоположные идеи: отмену ограничений избирательного права (неприемлемых с позиций демократического республиканизма) и сохранение диктатуры как формы классового господства и управления. Осуществление всех прав, как социальных (право на труд, образование, равенство полов), так и политических (свобода слова, демонстраций и проч.), изначально увязывалось с выполнением обязанностей: фиксировались идеологические, юридические и функциональные ограничения прав, делавшие невозможной их практическую реализацию. Полное осуществление конституционных прав фактически отодвигалось на будущее и связывалось с переходом к коммунизму.

Это ставило проблему наполнения юридическим содержанием эвфемизма о советском государстве, которое продолжало оставаться диктатурой. Она решалась манипуляциями с термином «советский строй». Советы выступали «государственной формой диктатуры пролетариата», однако вместо термина «советы депутатов трудящихся» предлагался новый — «советы народных депутатов»[1795]. В этом контексте обращают на себя внимание попытки конституционно закрепить однопартийный характер государства, связав возникновение «государства трудящихся» с «руководством коммунистической партии большевиков и ее гениальных и любимых вождей Ленина и Сталина»[1796]. Отказ от принятия подобных формул в окончательном тексте Конституции связан с опасением демистифицировать квазитеократический характер партийного господства, определить его в категориях права и тем самым избежать неудобного гипотетического вопроса о правовых ограничениях такого господства и статуса вождей.