Reset

Я внимательнее всматриваюсь в содержимое, и, действительно, Париж. На острую пику Эйфелевой башни наколот яркий стикер с пометкой «ПАРИЖ. Франция. 560 год до н.и.». Подумать только, целая столица уместилась в одной коробке. И я несу эту упорядоченную инсталляцию на склад, где на нее больше никто не посмотрит.

— А там что?

— Бангладеш.

— Дай сюда.

Я несколько агрессивно вырываю коробку из рук юнца и пробегаю глазами по пластмассовым фигуркам. Здание передовых научных исследований помято, а с развязок дорог слетели крепления — Бангладеш упаковывался в спешке. Я испепеляю парня взглядом, как мне кажется, укорительным, но не исключено, что перебарщиваю — тот дрожащими руками нежно обхватывает Новосибирск и быстрыми шагами перемалывает песок по направлению к складу. Бегство со стыда — таков мой вердикт.

— Доброволец или вас кто-то принудил?

При тусклом свете ночников, которыми усыпан пляж, волосы Марии теряют выразительность, но мои глаза еще помнят их цвет. Она держит руки в карманах брюк и смотрит на меня, слегка задрав подбородок. Белые острые плечи пиджака словно светятся при Луне. Ироничный эффект, если учитывать наш первый спор.

— Ваши подчиненные не проявляют должного уважения к экспонатам.

Это серьезное замечание, но я произношу его другим тоном, словно вскользь. Эту поблажку я делаю невольно и оттого хмурюсь. Мария отвечает мне с широкой отнюдь не теплой улыбкой.

— Они просто не понимают их истинной научной ценности.

— Прошу вас, не дразните.

— Как скажете, мистер Уоксон.

Она решительно и вместе с тем деликатно выхватывает Бангладеш у меня из рук и направляется к скале, из-за которой нам навстречу идет ретировавшийся юнец. Я бережно, стараясь не перемешать улицы, несу Париж следом за экс-куратором. Заметив меня, подчиненный делает приличную дугу, чтобы ненароком не столкнуться с фанатичным ученым.

Мария неслышно идет вперед, словно вовсе не касается земли. Я грузно плетусь следом. В разогретом спиртным мозге извиваются пробники диалога, но каждый следующий страшнее предыдущего.

Деревянный склад ладно скроен. Из тонких щелей дощатых стен льется теплый свет, полосуя песок. Дверь распахнута, и Мария смело входит внутрь. Я пропадаю следом.

Организация склада логична и выполнена скрупулёзно. Небольшое помещение разделено на отсеки, в каждом строгая нумерация, все вещи лежат на полках. Я замираю на пороге и, кажется, даже задерживаю дыхание. Не могу этого объяснить, но этот маленький склад будто бы обладает особой аурой. Я не хорош в религиозной тематике, но я читал об этом кое-какую литературу, в том числе и художественную. Этот склад — одновременно и храм, и сокровищница. А еще он — усыпальница.

— Мистер Уоксон?

— М? — Я прослушал, и на лице Марии выражение недовольного ожидания.

— Говорю, можете поставить Францию к другим макетам. Только уточните маркировку по датам, я вас прошу.

Она достает из ящика упаковщик. На Бангладеш нещадно опускается вечная темнота, когда Мария сворачивает коробку и проходит скотчем по картонным крыльям гробницы. Мне стоит непредвиденных усилий оторваться от этого акта черствого исполнительства. Поставив Париж на поджидающую его нишу, я делаю трудный шаг, словно мне мешает гравитационное поле, а дальше легче — иду прямо по искусственному коридору склада. Провожу руками по стеллажам — песок, проникающий вместе с ветром через отверстия несовершенной конструкции, оседает на них вместо пыли.

Следующая секция отведена под среду, и она уже полупустует. Если верить брошюрке, середина недели дарится детям. Их ждут целые сутки простого счастья — игрушки разных эпох, развлекательные музыкальные программы, «Лесенка дружбы» — координирующая умственно-физическая игра для детей разных этносов. Мобилизованы все взводы воспитателей, а также проведен курс работ по обучению дополнительного персонала.

Я вдруг понимаю, что реализация беспрецедентного события иронично наградила многих людей Целями. Это все так напоминает гонку, в конце который ты получишь и приз, и финишную черту.

— Уильям?

Я выхожу из оцепенения и оборачиваюсь на звук своего имени. Мария уже расправилась с Парижем. Коробка запечатана, город спит.

Я подрываюсь к двери, почти дохожу до выхода, останавливаясь на почтительном расстоянии от Марии. Расстояние очень удобное — оно позволяет нам официально смотреть в глаза друг другу и вместе с тем цеплять взглядом мимику и силуэт в целом. Я вижу, что ее и без того бледное лицо невыгодно подчеркивается тенями от падающего сверху света. Карие глаза строги, улыбки нет. На переносице у нее бугрится микроскопическая складочка, хотя женщина едва ли хмурится.

— Я чувствую необходимость объясниться. — Произношу я и с неудовольствием отмечаю ядовитую ухмылку на ее лице. От этого я теряю надежду расправиться с проблемой недопонимания.

Алкоголь не дает моему моторчику заглохнуть:

— В мои намерения не входило обидеть вас или всех женщин, сказав то, что я сказал там, на пляже. Я признаю, что был не прав. С моей стороны это было грубиянством.