Reset

— Нет. Конкретно сейчас он в высотках. Но завтра его покажут на панораме науки.

— Наверняка, будет очень занимательно. Может, даже настолько, что понравится женщинам. — Карие глаза сверкают и убегают от меня, прежде чем я успеваю поймать их.

— Вы, я так полагаю, не заинтересованы.

— Нет. Я предпочту что-нибудь другое.

— Например, зарыться ногами в песок и удивляться яркости Луны?

— Например. А что в этом плохого?

— Ничего. Просто, как по мне, наука гораздо интереснее.

Ресницы незнакомки опускаются, и к ее невеселой улыбке примешивается что-то холодное и мне непонятное. Вновь заговорив, она изъясняется нарочито спокойно, хотя в ее голосе слышится что-то очень негативное. К сожалению, мне не удается разобрать что именно — она мастерски лавирует между очевидными интонациями.

— Не наука дала мне жизнь, мистер Уоксон. Нет ничего удивительного в том, что я хочу попрощаться с этим, — и она окидывает пляж взглядом, — вместо прозябания на вашей дурацкой панораме.

И прежде чем я сумел придумать ответ, она сказала последнее:

— А сейчас я хочу немного полюбоваться солнечному свету Луны. Надеюсь, вы не против?

— Нет.

— Удивительно!

— Не буду вам мешать.

— Будьте добры.

Глава 5

Я понимал, что это последняя неделя жизни наше-человеческого вида и мне не пристало жаловаться, но это было самое паршивое утро на моей памяти. Голова раскалывалась, стоило мне выпрямиться в полный рост, а изо рта воняло.

Ивлин присвистнул.

— Вау, какой вид.

Я не сразу сообразил, что мой друг стоит спиной к окну и с издевательской полуулыбкой следит за моими потугами совладать с похмельем. Интересно, что это слово течет в наших венах с далеких времен первого забродившего сока. Оно не стало архаизмом, не исчезло из употребления и не забылось. Прямо сейчас моя голова гудит, меня выворачивает — и именно это теснее всего связывает меня с прошлыми поколениями.

— Который час?

— Через сорок минут тебе нужно толкать речь.

Нечленораздельно прокряхтев какую-то околесицу, я опустился возле стены на холодный пол нашего квартирного блока и схватился за пульсирующий висок. Странно, но мой выжатый вид не разжалобил Ива. Продолжая ухмыляться, он с избыточным шумом прошаркал к стеклянной двери в пол, ведущей на балкон, и отодвинул ее, впустив в комнату теплый влажный воздух. Вместе с этим мне по ушам прошелся утренний гимн трех государств, подобно грому, раскатывающийся по поверхности воды, отскакивающий от стальных переплетений высоток и брызжущий во все стороны.

— Ивааа!

— Что? Ива? Ты только что назвал меня Ива? — Вперемешку со смешками как бы возмутился Ив.

Одним отважным броском тела я принял горизонтальную позицию и стал отползать в тыл — то есть обратно в ванную комнату. Ивлин хохотал как ненормальный, а потом стал подпевать, специально путая слова. Его немузыкальный слух обошелся мне в это утро слишком дорого. Как и его дурацкое чувство юмора.

Спустя двадцать восемь минут мы летели к берегу, на котором успели собраться почти все желающие приобщиться к естеству науки. И их было даже больше, чем вчера при заселении. При этом женщин было столько же, сколько и мужчин. Я победоносно улыбнулся, позлорадствовав про себя.

«Дурацкая панорама», подумать только! Над одной только вступительной речью я работал несколько дней кряду! Все же, что требуется от нее, это просто молчать и слушать. Видимо, для некоторых это непосильный труд.

— Ох, тебя так и терзает. — Вставил свои пять копеек Ивлин, и я спроецировал свои заключения на него тоже.

Разумеется, Ив имел в виду похмелье.

Гравитационная подвеска ритмично заурчала у берега, шурша песчинками. Мы припарковали летучку у кромки воды и вылезли из кабины. День только занимался, и солнце блистало повсюду: в воде, в отполированных крыльях летучек, в стеклах защитных очков прохожих. Мои глаза болезненно зажмурились, реагируя на вездесущий свет резью и синхронной болью в висках. Заметив мои новоиспеченные проблемы, Ивлин выудил из прибагажного кармана нашей летучки пару старомодных очков. Нацепив на себя очередной раритетный вызов психике общественности, он протянул мне другие. Нельзя сказать, что у меня был выбор, поэтому я в гробовой тишине надел широкие темно-коричневые очки. По счастливой ухмылке Ивлина я рассудил, что выгляжу полнейшим идиотом — ведь ничто другое не могло обрадовать его таким образом.

— Рад, что нас теперь таких двое? — Надо бы что-то сделать с голосом перед выступлением. Сейчас я звучу крайне непрезентабельно.

— Нас, дружище, всегда было таких двое.

Ивлин сгреб меня в охапку и дружественно потряс из стороны в сторону. Моя мигрень заскакала внутри черепа словно попрыгунчик. Я буркнул что-то и отстранился от Ива. Сегодня на нем была кремовая однотонная рубашка с рубиновыми пуговицами, которые зажигались от солнечного света как сигнальные огни.