Надежды германских лидеров на экономическое решение были вызваны их опасениями экономического краха и побудили их приступить к подводной войне, причем было совершенно ясно (и почти несомненный риск принимался), что это заставит Соединенные Штаты вступить в войну против Германии. И 6 апреля 1917 года этот риск превратился в реальность. Но хотя, как рассчитывала Германия, Соединенным Штатам требовалось много времени на развертывание и переброски своей армии, их вступление в войну оказало быстрый эффект на затягивание удавки морской блокады. Как участвующая в войне сторона, Соединенные Штаты действительно орудовали этим экономическим оружием с решимостью и целеустремленностью, невзирая на остававшихся нейтралов и далеко превосходя самые дерзкие претензии Британии за прошедшие годы противоречий по поводу этих прав нейтралов. Блокаде уже не мешали возражения нейтральных стран, а вместо этого соучастие Америки превратило ее в петлю-удавку, в тисках которой Германия постепенно охромела, поскольку ее военная мощь основывалась на экономической выносливости — истина, которую слишком часто упускали из виду. Эту блокаду можно классифицировать как большую стратегию непрямых действий, которой невозможно было эффективно сопротивляться, и она была того типа, который не таит в себе никакого риска, кроме своей медлительности в получении результата. Однако эффект в соответствии с законом сохранения количества движения стремился к наращиванию скорости с течением времени, и в конце 1917 года державы центрального блока уже вовсю ощущали его суровость. Именно это экономическое давление не только побудило, но и принудило Германию к военному наступлению 1918 года, которое в случае провала становилось для нее самоубийством. Ввиду отсутствия серьезных мирных инициатив у немцев не было иного выбора, кроме как между этим наступлением и постепенным истощением, заканчивающимся фактическим поражением.
Если бы после Марны 1914 года или даже позже Германия осуществляла стратегию обороны на Западе и наступления на Востоке, исход этой войны мог бы быть совсем другим. Потому что, с одной стороны, она, безусловно, могла окончательно оформить свою мечту о Mittel-Europa (Центральной Европе), а с другой стороны, блокада все еще ее не душила и вряд ли могла быть эффективно ужесточена, пока Соединенные Штаты оставались вне конфликта. Имея целый пояс из стран Центральной Европы под своим контролем, а Россию — выведенной из войны да еще и оказавшейся в полной экономической зависимости, сложно было бы предположить, что усилия Британии, Франции и Италии могли бы сделать больше, чем вынудить Германию уступить преимущества, которые могут играть роль на переговорах, в виде Бельгии и Северной Франции в обмен на бесспорное сохранение ее завоеваний на Востоке. Великая Германия, возросшая и в своей потенциальной мощи, и в ресурсах, вполне могла позволить себе пожертвовать желанием военной победы над западными союзниками. Действительно, отказаться от целей, которые «не стоят свеч», — это разница между великой стратегией и грандиозной глупостью.
Но в 1918 году этот шанс был уже упущен. Экономическая выносливость страны была серьезно подорвана, а все туже стягивающаяся блокада уменьшала ее быстрее, чем любое запоздалое вливание экономических ресурсов из завоеванной Румынии и Украины могло его восстановить.