Решающий поединок

Я смотрел на его бочкообразную грудь, обтянутую толстым свитером. Представил, как пятнадцатикопеечная монета совершает это захватывающее путешествие по внутренностям Ефимова снизу вверх, и наотрез отказался стать его последователем. На него мой отказ — да и не только мой — подействовал ошарашивающе. Он решил взять меня измором и проделывал массу самых невероятных вещей, направленных на то, чтобы перекрыть рекорд долголетия: завел дружбу с «моржами», на зарядку зимой выбегал в одних плавках и босиком. Наверное, все это было не так уж и глупо, но наблюдать, как он, разгоряченный, вбегал после этого в умывальник, крякая, обливался холодной водой, а потом гундел, набирая воду сначала одной ноздрей, а затем другой, и впадал в панику при виде крохотного прыщика, вскочившего у него, — было грустно. Но самым важным «пунктом» у него была сила. Злые языки утверждали, что даже на собственном дне рождения он в одной руке держал вилку, а другой рукой под столом жал теннисный мяч — для укрепления кисти.

— Не понимаю, как он в борьбу подался? — сказал я вслух.

— А зачем она ему нужна? Первого места ему не видать, командные интересы для него — пустой звук. — По интонации, с которой отвечал мне тренер, стало понятно, что размышляли мы с ним об одном и том же. — Ему не то что плечо, свой мизинец дороже всех ваших интересов. Брось, Сашка, заниматься психологической дедукцией. Чужая душа потемки. Может, зря мы про парня худое думаем. Живет по-своему, и точка…

Нет, не просто давалось Сергею Андреевичу внешнее спокойствие. Он шел вперед, не обращая внимания на слухи, не вступая в перебранку. Когда его подопечные выступали на помосте, он редко кому подсказывал. Да и такие случаи можно по пальцам счесть. Он всегда говорил: «Полагайся всегда на самого себя».

Смотрю искоса на профиль тренера. Вот уже и морщинки набежали к уголкам глаз. В белокурых волосах поблескивает седина. В Ереване он украдкой глотал валидол…

С Медведем у нас стали сложные отношения. На людях держались так же, как и прежде, но былой теплоты не стало. А уж тем более взаимной искренности. Выезжали на турниры по-прежнему вместе, но держались отчужденно. Жили в одной комнате скорее по привычке, чем по велению сердца. Газеты же, упоминая о нас, по-прежнему писали «друзья-соперники». Это была инерция.

Наша размолвка длилась почти год. Но разговор у нас все-таки состоялся. Откровенный мужской разговор. После многочисленных «А кто тебе это сказал?.. А не этот ли передал?..» докопались до истины. А она оказалась простой. Наши взаимоотношения, подкрепляемые авторитетом побед, кое-кому начали мешать. Золотой глянец успехов сборной СССР не мог скрыть от наших глаз недочетов. Выступление на олимпиаде мы иначе как провалом не называли. Не стесняясь, мы говорили об этом вслух. Начальник команды пытался нас осадить, и не однажды, да Медведь напомнил ему о подготовке к Токийской олимпиаде, когда все, кроме нас, подошли к Играм перетренированными: «Если бы мы тогда не отказались наотрез от предложенных вами дозировок нагрузки, да если бы Преображенский за нас тогда не стал горой, вы бы и о двух медалях не отрапортовали», — отрезал ему Медведь. Судя по реакции, Александр попал своим замечанием не в бровь, а в глаз начальнику. Этот разговор был незадолго до начала ереванского чемпионата, и в столице Армении начальник команды столкнул нас с Медведем лбами.

В нашем «доброхоте» разобрались. Он ушел с этого поста. С Александром мы вновь стали настоящими друзьями. Не осталось никаких недомолвок, а дружба стала цениться нами еще выше. И она — наше самое главное приобретение спортивных дней.

Неясен и слаб росток дружбы. Должны пройти годы, чтобы вырос он и окреп. Над ним прошумят буйные ветры, пройдут обильные и ласковые дожди, повеют суховеи. Будет зима, но придет и лето. Это знает каждый, кто верит в крепкую мужскую дружбу.

После остаются легенды

Самолеты, стартуя с бетонных дорожек Шереметьева, делали плавный разворот над березовыми рощами, оранжево-желтыми скатертями полей и брали курс на столицу Баварии. Пассажиры, все в одинаково строгих темно-синих костюмах, занимались вроде бы обычными делами: читали, переговаривались, разгадывали кроссворды. Но одна существенная деталь отличала эти авиарейсы от обычных: тренеров, массажистов, врачей, спортсменов и арбитров ждали Олимпийские игры 1972 года.

Что и как там будет?

— Как, думаешь, встретят? — обращается ко мне Сергей Андреевич. Если так же, как в Мехико-Сити…

Эти трудные старты… «Мехико-Мехико. Трара-ра!!! Мехико-Мехико. Тра-ра-ра!!!» Петардами взрываются возгласы смуглых болельщиков. Фейерверк в черном небе — огненная свистопляска звездного конфетти. Пиршество красок, буйный и зажигательный гитарный перебор. Сомбреро и позументы. Таковы марьячас — бродячие артисты страны ацтеков. Виртуозы. «Синьор, не сыграть ли вам? Мы можем все и где угодно. На свадьбе, свидании, похоронах. Нам ведь ничего не стоит. Вам синьор — десять песо».