Решающий поединок

Осман Дуралиев так, кажется, и просидел весь поединок все в той же позе. Торопясь к Александру, оглядываюсь на Османа. Встречались когда-то. Тогда он был молод. Лицо тяжело, ничего не выражает: ни радости, ни огорчения.

— Попить бы, — просит Медведь. — Из автомата течет тоненькая струйка апельсинового сока. Булькнув раз, другой, иссякает.

— Пустое дело. Тогда чаю, и погорячей.

Мне алюминиевая крышка термоса обожгла кожу пальцев, а Саша с наслаждением пьет чай, не обращая внимания на его температуру. Хоть и ходит Саша в «тяжах», а тяга сгонщика к воде у него осталась. Даже глаза загорелись.

После победы над Тейлором он явно повеселел.

— Воздуха тут под трибунами маловато, иди пекись на солнце, — умиротворенно говорит он. — Догоню.

Проворные руки массажиста отбивают чечетку на его спине.

На балюстраде, перед входом в зал, толчея, смешение нарядов, цветов, одежды. Тут импровизированная ярмарка. Нет, здесь не торгуют — обмениваются. В ходу значки, медали. Протискиваюсь.

Удивляюсь, по тротуару еще умудряются лавировать велосипедисты. Снимаю куртку. Так легче. Все-таки солнце-то в зените.

— Ченч! — приятного вида парень протягивает значок. Сумка через плечо. Джинсы. Вид подтянутый. Выискивают в карманах, есть ли что у меня. Извиняюсь, что роздал.

Появляется Медведь.

— Давай сначала пообедаем, а потом, если тебе не расхочется, в интерклуб, — говорит он. — Ничего, что перед финалом?

Загадочное сооружение, напоминающее поднятый на высоту второго этажа нефтепровод, поначалу вызывало множество догадок: пневмопочта, кабель с коммуникациями, водопровод. Оказалось, не столь прозаично: это скульптура. Здоровенный удав висит над головой, дразня своей яркой окраской. Столь странный каприз дизайнеров повторен и в интерьере интерклуба. Удав — теперь уже из вельветовой, а не металлической кожи — вьется по полу, свивается в кольца, обвивает балки. На его спине— валиках — сидят, вернее, полулежат посетители, в полутьме вспыхивают угольки сигарет, фиолетовыми зрачками нервно мигают «юпитеры». Цвету вторит надрывный грохот поп-музыки.

Прилипли ко лбу танцующих не то волосы, не то волокна дыма, движения судорожны. Неожиданно снизу из холла прорывается: «Эх, калинка, калинка, калинка моя…» Дробный перестук каблуков, посвист, приговорки.

— Пойдем, это наши, — торопит приятель. Оказывается, ленинградские девчата и парни из молодежного олимпийского лагеря, пустившись в перепляс, решили попробовать здесь свои силы.

— На лестнице вмиг затор, с балконов гроздьями свесились головы. Увлеченные зрители хлопают, отбивают такт… Еще бы, плясовая так и пышет жаром, на славу выдают танцоры. Протискиваемся вниз,

— Может, лучше к игральным автоматам подадимся? — спрашиваю я.

Автоматы в боковых залах первого этажа интерклуба. Шум, треск. Останавливаюсь у рассыпающихся пулеметной трелью застекленных ящиков. Приклад. Гашетка. На экране силуэт самолета появляется неожиданно для стрелка то слева, то справа, то из-за облаков. Палец на пусковом крючке. Щека сливается с ложем. Прицел наведен. Очередь — мимо. Очередь — вспышка. И снова настороженное ожидание «спитфайера». Милитаризованных забав хоть отбавляй. Стреляй себе, хоть до одури.

— А ну ее, эту механику, к аллаху. Пошли спать!

За стеной ворочается Александр. Ему необходимо выспаться, но сон нейдет. С присвистом в другой комнате посапывает Сергей Андреевич.

Я устроился в холле, мне нужно написать репортаж в газету. Стать журналистом — моя мечта.

— У тебя получится, — подбадривает меня Преображенский. Мне хочется верить тренеру, хочется, чтобы он и на этот раз оказался прав.

…Вначале они перебросили через ограду белые сумки с четкими черными буквами «Адидас». Падая на траву, сумки глухо лязгнули металлом. Потом, помогая друг другу, перелезли сами. Шли гуськом, быстро. Загулявший верзила швед бросил им, подбадривая: «Каман-каман, бойс!» Мол, давайте-давайте, малышки, поторапливайтесь. Видимо, он принял их за фанатиков спортивной ходьбы, вышедших на тренировку ни свет ни заря.

Не доходя до бетонной глыбы здания, террористы остановились. Завизжали застежки-молнии: руки торопливо вынимали из сумок автоматы, диски с патронами. На сборку оружия ушли считанные секунды.

В подъезд они вбежали молча. Минуя лифт, кинулись вверх по лестнице на этаж, где разместилась израильская олимпийская команда.

Струя пуль искрошила дверной замок.

Услышав эти выстрелы, я позавидовал шалопаям, тешившимся, по-видимому, на радостях. Мне и в голову не пришло, что спортивный праздник планеты будет омрачен столь трагическими событиями.

С раннего утра зеваки нависли на ограде. Останавливаемся и мы в недоумении, в Олимпийской деревне происходило что-то непонятное. Кинокамеры, краны с телеаппаратурой, цепь солдат бундесвера, броневики, утыканные рыльцами пулеметов.

— Наверное, съемки очередного боевика, — предположил кто-то, — какая-нибудь «бондиана» с веселым названием «Из Олимпийской деревни с любовью».