Республика ученых

В больничную палату: там стояло всего две кровати, на которых лежали люди с лицами, покрытыми мертвенной бледностью. Профессор давал разъяснения; Елена переводила (все чаще запинаясь; дело в том, что в речи профессора встречалось много специальных слов и выражений).

Так, значит, то, о чем во всем мире ходили таинственные слухи — правда?: русские заменяют органы человеческого тела, пересаживают новые! Вот этим двум пожилым чиновникам островной администрации изношенные сердца заменили на новые, здоровые!/«А у кого их взяли? (я заставлял себя говорить нарочито мужественным голосом, сухо, деловито. У молодых людей, ответили мне, погибших в результате автомобильной катастрофы, и «тому подобное». (Да-да, вот именно: «И тому подобное!» Но от дальнейших расспросов воздержался.))./«И насколько Вы тем самым продлите жизнь этих больных?» На тридцать лет. — «И операции удаются?: в 90 % случаев.

На улице Успенский обходительно дал мне дополнительные разъяснения: они, само собой разумеется, систематически проводят также направленный генетический отбор, селекцию, спаривая писателя с писательницей, скульптора со скульпторшей: «Через триста лет на нас будут смотреть так же, как мы сегодня смотрим на горилл.»/ Я позволил себе усомниться: «Неужели и впрямь писатель плюс писательница дадут в сумме поэта, вдвое превосходящего их по всем статьям?» Но тут в разговор вмешался профессор Жуковский: «Во всяком случае, речевой центр мозга увеличивается заметно.» (Итак, мне снова утерли нос! — «Но если вундеркинду не будет хватать необходимых для его развития благоприятных условий?» — Они только улыбнулись: «Об этом заботимся мы».)

На плечи мне накинули халат, белый, словно снег под Верхоянском; на голову дали надеть сильно пахнущую дезинфекцией шапочку, похожую на колпак кондитера, рот обвязали пропитанной карболкой марлей. На улыбающемся лице Успенского тоже остались одни глаза; один глаз Елены казался бездонно-глубоким, другой — примитивно-плоским. (И среди всех нас, похожих на коконы, — лишь у нее одной дышащая, волнующаяся грудь).

В операционной: я считал себя достаточно закаленным человеком — ведь все это мне было давно знакомо по прежним репортажам./Но здесь дело приняло совершенно неожиданный для меня оборот!: на двухместном операционном столе лежали два полутрупа — рядом с ними, по обе стороны стола, две черепные коробки, покрытые волосами. Два белых дьявола, как одержимые, высверливали в них отверстия, что-то резали, кромсали; издавали спеленутыми марлей ртами односложные, невнятные звуки…: и вот — каждый держит в красных резиновых перчатках жирные серые мозги: их поменяли местами и снова вставили в черепа!/(И завязывали узлы, и сшивали, и кричали, требуя свежих искусственных сосудов, новой крови и нового кетгута — Успенский взял меня под локоть, профессор поддержал с другой стороны; Елена подпирала спину)

и мы вновь очутились на улице: я сорвал стерильную повязку; крикнул: «Так, значит, ее делают?!» имея в виду трансплантацию мозга. Я знал, что наши врачи успешно делали операции по лейкотомии; но чтобы пересаживать весь мозг?..): «Это невозможно!»: «Для советского человека нет невозможного!»: поправил он меня строго./Да, такие операции производились: когда крупный русский писатель или ученый достигали преклонного возраста, скажем, шестидесяти лет, их драгоценный мозг пересаживали в голову двадцатилетнего атлета: «И что вы думаете?: наступает расцвет! Писатель переживает творческий подъем, сочиняет — о, о люб-бви!» (И снова работает в течение 40, 50 лет; обогащает свой жизненный опыт; его словарный запас неуклонно растет… — : «Но ведь при этом он обретает совершенно другую внешность?!» (Это, конечно, не было серьезным возражением против операции как таковой; он и его опроверг: «Мы подбираем по возможности похожих ребят» (Тут же отметить: Небольшой рассказ под названием «Он был слишком похож на него!»).-А меня словно черт разжигал: «Самыми похожими были бы, думаю, сыновья?»)[197] И он действительно кивнул в ответ — задумчиво, сжав тонкие губы. Отцы и дети!).