Реставрация в России

Миллионы людей, отвергших старую советскую систему, рассуждали совершенно иначе. Они редко размышляли о «социализме» и «капитализме». Люди просто хотели жить без постоянной слежки и очередей, в обществе, где социальная защищенностъ сочетается с полными прилавками и современными технологиями. Сторонники неолиберальных реформ обещали это, и им верили потому, что очень хотелось верить. Когда массы увидели, что их обманули, настроения резко изменились.

На фоне разговоров о победе Жириновского в декабре 1993 г. незамеченным осталось другое сенсационное событие — успех независимых левых кандидатов. Хотя Партия Труда и левые социал-демократы не выдвигали своих списков, ряд их сторонников баллотировался по территориальным округам. Председатель Партии Труда Олег Смолин был избран в Совет Федерации, левые депутаты были избраны в шахтерских округах Кемеровской области, на Урале, в Волгограде. Даже в Москве, где в целом «Выбор России» сохранил свои позиции, в округах, где баллотировались левые, они получили 8-10% голосов, выйдя на вторые или третьи места и опередив коммунистов.

Гайдар и его команда тешили себя иллюзиями, будто проиграли выборы из-за бездарных видеоклипов и плохо нарисованных плакатов. На самом деле кризис неолиберализма в 90-е гг. носил глобальный характер, как и его наступление в 80-х. Начавшись в Западной Европе и Соединенных Штатах, неолиберальная волна захлестнула Латинскую Америку, страны Азии, Восточную Европу, Россию и, наконец, даже бастион социал-демократии — скандинавские страны. Повсюду приватизировали госсобственность, сворачивали социальные программы, боролись с инфляцией любыми средствами, не боясь падения производства, роста безработицы, нищеты и преступности. Мировое господство было завоевано, но не какой-то державой, не мифической «масонской ложей», а вполне реальными финансовыми группами, стоявшими за Международным валютным фондом.

Увы, праздник длился недолго: неолиберальная политика, решив некоторые второстепенные проблемы, породила такие противоречия, что мировую систему охватил тяжелейший кризис. Приватизация не создала новых стимулов для экономического роста и повышения эффективности. Противостояние «верхов» и «низов» повсюду приобрело невиданную остроту. По всей Европе с середины 90-х наблюдается электоральное «возрождение» левых партий, включая коммунистические и посткоммунистические. Другое дело, что сами эти партии страдают тяжелейшей формой политического невроза. Они боятся собственных традиций и ценностей, они не решаются проводить в жизнь даже минимальные требования собственной программы и повсеместно предают своего избирателя2).

Нарастающее противостояние власти и общества в России ставило в порядок дня вопрос о радикальной альтернативе. Левые партии не были к этому готовы. Самой массовой из них оставалась возрожденная Коммунистическая партия Российской Федерации. Выборы 1993 г. были для нее лучшим временем. Став гонимыми, коммунисты вновь оказались привлекательны. Партия еще не успела натворить ошибок, она смотрелась как влиятельная традиционная сила. Миллионы людей голосовали за нее вообще не задумываясь о проводимой партией политике — просто по традиции. Даже среди банковских yuppies кое-кто голосовал за коммунистов — из пижонства или из желания насолить властям. Брань в газетах и по телевидению скорее пошла ей на пользу. Миллионы пенсионеров готовы были поддерживать партию просто в силу традиции, присоединялась к ней и молодежь. Бас нового лидера коммунистов Геннадия Зюганова звучал солидно и весомо.

На самом деле все обстояло куда менее идиллически. Получив голоса на выборах, коммунисты не имели ни четкой стратегии, ни ясного плана действий. Куда идти, к какому обществу стремиться? Никто не мог дать ответа. С прошлым тоже далеко не все было ясно. На фоне провала капиталистических экспериментов советское прошлое выглядело привлекательнее, а потому критический анализ пройденного пути лидеры компартии предпочитали отложить до лучших времен. В то же время они сами стали частью новой элиты, заседали в Государственной Думе, у них были собственные «красные» капиталисты, нагревшие руку на приватизации. В итоге идеологический традиционализм соединялся с откровенными попытками приспособиться к новому порядку.

Медлительность была как бы «стилем» компартии. Основательные и солидные, ее лидеры постоянно упускали тактическую выгоду. Невнятность политической линии заменялась «патриотической» риторикой. Зюганов сделал своим коньком патриотизм. Социальные проблемы отошли на второй план, о классовой борьбе ни слова нельзя было услышать. Эта умеренность не вознаграждалась публикой: как бы ни старались лидеры компартии доказать свою «респектабельность», страшно далеки были они от образа «настоящей» современной социал-демократии. Да и на поприще патриотической деятельности можно было найти политиков, которым удавалось делать заявления куда круче Зюганова.