Ресторан «Березка» (сборник)

На службе уже обсуждают. Что, да как, да почему... Купили армянского трехзвездочного коньяку; выпили за упокой, и я направился к художнику М. и поэту А., где тоже чуток выпили на троих бутылку «Бело стоно», югославское белое вино, неплохое... А. сказала, что мой звонок был для нее историческим, потому что именно от меня она узнала, что умер тот, кто был, хотя перед этим заходил сантехник дядя Ваня с сизым носом и сказал, что вчера кто-то умер важный, а кто – точно никто не знает.

Покушали щец, котлеток поели, после чего А. и М. отправились на какой-то прием, который не успели отменить по случаю всенародной скорби, а я пустился по Москве дальше.

Стоп! Вот ведь какие трюки выкидывает человеческая память! Прошло всего 10 дней, а я уже все самое важное перепутал... Да ведь не 10-го объявили о смерти, а на следующий день, то есть 11-го. Все вышеописанное действительно происходило, но происходило 11-го и за одним мелким исключением – с утра я ничего не писал, о чем свидетельствуют датировки моего текста. С утра я наметил пойти в службу, чтобы оформить командировку. Я проснулся, принял ванну, побрился голландской бритвой с двумя плавающими лезвиями, которую мне подарил сценограф Бройгель, протер щеки остатками французского «After shave», крепко позавтракал и собрался ехать в город. А перед выходом, в 10 часов 55 минут, я действительно говорил по телефону с поэтом А. И разве, спрашивается, я что-нибудь успел бы написать с утра, если в 10 часов 59 минут я уже был готов «на выход», как раньше кричали по фамилии в темноте провинциальных кинозалов, когда нужно было кого-нибудь во время сеанса вызвать на улицу, по делу или просто так. В скобках замечу, что (не иначе как эта привычка осталась у народа от канувших лагерных времен, когда было «на выход» да еще плюс «с вещами»)... Но это к моим посланиям не имеет уж совсем никакого отношения, да, пожалуй что, и глуповато это замечание... Простите...

Иду вдоль по Поварской, вижу, что уже вешают флаги, красные с черненькими лентами, и по дороге встречаю одну даму, которая мне всегда все доносит, что происходит там, откуда меня выперли три с половиной года назад да так и не восстановили, хоть и обещали, да я и не жалею. Чего жалеть, если жизнь идет и уходит от того места, где была... Дама сказала, что лысый Пластронов окончательно распоясался и ведет себя нетактично, вызывая всеобщее неудовольствие, а я сказал, что в медицинском плане паранойя и шизофрения – две вещи несовместные, но отнюдь друг друга не исключающие. Дама возликовала от моих слов и уже многозначительно раскрыла рот, чтобы что-нибудь мне донести, когда на улице вдруг появился и прошел мимо нас, подмигнув мне и сделав приглашающий для беседы жест, Е., мой литературный брат по несчастью либо счастью, если считать таковым совместное выталкивание нас обоих оттуда, откуда нас выперли в один и тот же день и час. Свет таинственности исходил от него... Дама метнулась было к Е., но тот, скорчив рожу страшной спешки по делам, исчез в желтом московском дворике, бывшей усадьбе князя С.С.Гагарина, где худой бронзовый пролетарий умно смотрит со своего пьедестала на желтый дом, построенный архитектором Д.И.Жилярди в 1820 году. Дама тогда спросила, как идут мои дела, и, услышав: «по-прежнему», хитренько завертела кудрявенькой башкой, мутно намекая, что ну, может быть, сейчас как-нибудь пойдут. «С чего бы это?» – удивился я. «Ой, ой!» – лукаво грозила она пальчиком, но потом не выдержала и донесла мне, что Пластронов на закрытом собрании опять говорил совершеннейшую ерунду, но зато с упоминанием конкретных имен и лиц, а также предлагал ввести в Уголовный кодекс новую статью, как будто их в этом кодексе мало. Ругал поп-музыку за то, что развращает народ, и Аллу Пугачеву как представительницу этого разврата...

– Ох, и достукается ваш лауреат, – в сердце сказал я. – Ведь на кого замахнулся, гнида, на Аллу Пугачеву, любимицу широких слоев! Начальству очки втирает, создавая, как ленивый цепной пес, бешеную видимость работы. Все их пугает, пугает, а вдруг им когда-нибудь окажется не страшно, как Льву Толстому, и тогда ему крышка, этому вашему Пластронову. На Аллу Пугачеву... Он, может, как Константин Леонтьев, Россию подморозить хочет и тем самым войти в историю, но только Константин Леонтьев был в здравом уме, хоть и реакционном, о чем мы можем читать в энциклопедии, а этот спятил и к тому же использует свое служебное безумие в личных целях... Ох, достукается!.. 1982 год на дворе, а он все свое талдычит... Но я его не ненавижу, я – далеко! Я, может быть, в астрале каком-нибудь и гляжу на него в телескоп или микроскоп...