Ресторан «Березка» (сборник)

Развязную свою болтливость все же попытаюсь ограничить какими-либо рамками, отчего сейчас вот соберусь с силами и, подавляя собственную витальную мясную натуру, немедленно стану сухим, чопорным, точным. Навестивши Нефед Нефедыча и встретив там своего земляка, сценографа Б., я по сговору отправился к литбрату Е. и там, беседуя, распил 2 из 3 бутылок вина «Арени», красное, армянское, двухгодовой выдержки, вкусное... Литбрат приободрился.

Упоминалось, строилось прогнозов, подытоживалось, суммировалось, признавалось, отрицалось. И конечно же, слухи, слухи... Говорю же, что слухи, как птицы, летали по траурной Москве. Дескать, и тот, кто был, умер, и этот. У третьего сын (дочь) в Америку (Канаду) сбежал(а), и четвертый умер, да не говорят, не настало еще время, не смущался чтоб народ, что все умерли. Беда с этими слухами, Ферфичкин!..

А выпивши вина, собрались ехать в далекое Чертаново на день рождения к одной даме, девушке 60-х, чей разведенный муж обретался в городе Париже в плену у буржуазной идеологии, а сама она, как голубица, тосковала здесь, на родине, в Чертанове, будучи владелицей кооперативной квартиры с выплаченным паем. Нас встретили: веселая недружная компания, где главенствовали шестидесятники У. и Ю., вкусная еда, обильная выпивка и собственно хозяйка, которая была очень рада нашему визиту, хоть и пожурила меня тихонечко, зачем я все время встреваю в различные истории и, например, поссорился с классиком Ж. Я сказал правду, а именно, что лично я с классиком Ж. не ссорился, литбрат Е. пошутил на эту тему, и мы стали выпивать да закусывать. Третья бутылка «Арени» лежала у меня в сумке.

Стола как такового не было. Вот терпеть не могу это так называемое «западное», когда выпивают и кушают по углам и стульям, держа в руках тарелки, с которых падают на пол вилки и ножи. Я, может, не прав, но я в таких ситуациях потом обливаюсь и обязательно что-нибудь сверну или задену туловищем. В доме сказочника С. я разбил стекло, сев на стул около окна, и хозяин был вынужден ловко заклеить это окно цветной изолентой, отчего оно стало похоже на восходящее солнце. Вот так-то!.. Таково мое мнение по вопросу а ля фуршета! Вот я какой! Я отнюдь не прост, Ферфичкин! Я по всякому вопросу имею собственное мнение! Я себя обожаю, ха-ха-ха!.. Я – ворон! Я – инфантильный инферналий!.. И так далее...

Шестидесятник Ю. был и есть знаменитый драматург. Он сказал мне, что написал, напечатал и поставил 21 пьесу, что он выдохся, устал, не знает, зачем жить, что он – невыездной. Что они ему так и сказали – ты, дескать, жить – живи, печататься – печатайся, но ты невыездной. Я глядел на него и думал о том, что человек он неплохой, и у него, наверное, много денег, раз он поставил столько пьес. Интересно, куда он их девает? Ведь он одинок, жена у него давно в Париже (вот дался им этот Париж!). Постыдные мысли! Последнее дело – чужие деньги считать... Ю. сказал, что ему звонили из Америки и что там очень холодно. «А ты мне почему не звонишь?» – спросил он. «Да все некогда», – ответил я и не соврал.

А шестидесятник У. все больше молчал, медленно напиваясь и шевеля рыжими боцманскими усами. Он член с 1963 года и знаменитый писатель для молодежи. Сколько я его знаю, он всегда большей частью молчит или спрашивает тоскливо: «Ну, как дела? Наверное, плохо?» Ответ он слушает якобы внимательно, но все равно молчит, совершенно не веря, если ему скажешь, что дела идут хорошо, контора пишет. Молчит. Он раньше всегда ходил по Центральному дому литераторов с раздутым портфелем, в котором помещались рукописи, пол-литра и морковь из овощного магазина. Подойдет, спросит: «Где Вася?» И если скажешь, что нету, покачает головой и скажет тоскливо: «Ну, как дела?», а если Вася где-нибудь рядом, то ступает тогда к нему, поздоровается за руку, встанет в сторонке, шевелит рыжими боцманскими усами и молчит. Во шестидесятники, да, Ферфичкин?!