Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 2

— Другой вопрос, что и совершенно здоровые люди, увлекшиеся бредовыми идеями, могут вести себя как сумасшедшие, — профессор точно прочел ее мысли. — Навряд ли вам попадала в руки моя работа «Психопатическая эпидемия 1892 года». Там описан весьма необычный случай. Однажды в киевский дом для умалишенных был помещен некий человек, пленивший всех своими приятными, обходительными манерами, — такой себе прелестный князь Мышкин господина Достоевского. Некий Кондратий, почитавший себя Иисусом Христом. Позже он объявил, что 25 марта 1892 года наступит конец света, ибо мир наш прогнил насквозь, законы природы слабнут, а Дух Святой вот-вот восторжествует. «Нынешняя земля останется, но на ней наступит такой порядок, когда человек не будет умирать и когда не нужно будет трудиться. Все, что нужно человеку, будет устроено и представлено Отцом Небесным».

— Иными словами, Небо победит Землю? — спросила Катя.

Профессор одарил госпожу Дображанскую пристальным взглядом и согласно кивнул.

— Позднее Кондратий был признан мной сумасшедшим и помещен в соответствующее заведение… Но самое примечательное в истории то, что у умалишенного Кондартия нашлось тысячи, тысячи последователей — совершенно здоровых психически. Наслушавшись проповедей, люди бросали работу, продавали свои дома, землю и скот. Дабы предстать пред высшим творцом в наилучшем виде, паства Кондратия заказывала себе непозволительно дорогие платья из шелка, пиджаки, модные шляпки, цилиндры, перчатки. В ожидании конца света они питались как господа, проводили дни в праздности, совершали прогулки, наносили визиты друг другу и говорили лишь о скорой встрече со Всевышним. Более всего меня поражало их ненормальное состояние духа — непрерывного блаженного счастья, чрезмерной учтивости, слезливой сентиментальности. Увы, люди слепы, — закончил профессор. — Но слушая лозунги, которые некоторые господа выкрикивают нынче на уличных митингах, я все чаще и чаще вспоминаю Кондратия и содрогаюсь… Ибо по природе своей люди способны принять за абсолютную истину любую, повторяю — совершенно любую психопатическую идею.

Катя безрадостно усмехнулась.

«Действительно — разве не то же пообещают большевики? Старый мир прогнил насквозь, и новый мир вот-вот восторжествует. Земля останется, но на ней наступит такой порядок, когда не нужно будет трудиться… на богачей. Все, что нужно человеку, будет устроено и предоставлено советской властью!»

Вслух же сказала:

— Иными словами, революция — одна из разновидностей психических эпидемий? Быть может, ее тоже можно излечить?

Профессор улыбнулся в усы:

— Только, боюсь, нам, докторам, эта задача не по силам. Одна надежда на Отрока…

— А разве сегодняшние события, вызванные предсказанием Отрока, явление не того же порядка?

— Как профессор психиатрии я отвечу вам — «да». Но как верующий человек… — Иван Алексеевич вздохнул. — Я верю Отроку. Только благодаря ему Киев стал весьма своеобычным местом. Мы точно отрезаны от всего мира — от его смуты, неверия, зла. Отрок дал нам Веру. Дал доброту. И, сдается мне, грозные предостережения Отрока призваны оберегать киевлян как раз от таких ложных и опасных шагов, вызванных всеобщим брожением умов. Стоит нам оступиться, как он… Вы никогда не задумывались, что под влиянием разных идей один и тот же человек может стать глупцом или гением, зверем или святым?

— Отчего же, — сказала Катя, — задумывалась.

Более того, в данный момент г-жа Доброжанская думала именно об этом. О Мите, профессоре, солдатах, в искреннем порыве души спасавших вчера императрицу, и о встреченном ею на дороге дезертире-насильнике, оскалившимся на «принцессу брульянтовую»… чтоб всего минуту спустя узреть в ней Царицу Небесную.

«…злых людей нет на свете»?

— Когда у вас будут дети, вы придете ко мне. И я расскажу вам, что в душе каждого из нас от рожденья живут ангелы и демоны, вопрос лишь в том, кого этот мир выманит на свет. Как раз сейчас я занят созданием одной работы…

В осанке, манерах, тембре голоса, полуулыбке профессора было что-то обволакивающее, расслабляющее — отцовское, сделавшее мир вокруг Кати уютным, а душу — доверчивой, детской. Ей захотелось довериться доктору, рассказать ему какую-то тайну, представить своих ангелов, демонов.

От выдачи тайны Катерина воздержалась, но бывшая сирота, воспитанная жадной, взбалмошной, недалекой теткой, не смогла сдержать резкий, как изжога, приступ зависти к Дашиному другу — Игорю Сикорскому. Повезло же ему иметь такого отца! Много ли найдется родителей, поверивших в невозможную мечту своих детей? Позволивших им бросить престижный институт? Помогавших добрым словом, деньгами и делом, готовых заложить дом, чтобы сын построил очередную модель… того, что, по всеобщему ученому мнению, построить и изобрести невозможно.

Немного. Может, потому в мире так немного гениев? Да и просто хороших и добрых людей — тоже мало.

Или мало хороших обстоятельств?

И все же, кто это сказал — «…злых людей нет на свете»?