Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1

Помнила, как, желая показать им страшное будущее, Маша Ковалева щелкнула пальцами, вмиг поменяв один год на другой, и они оказались в 1918. Киев горел, как исполинский костер. Небо над ним стало черным, словно средь дня на Город опустилась вечная ночь. И людей убивали прямо у них на глазах…

— До января следующего года, — уточнила Акнир.

— Это так скоро? — Чуб содрогнулась.

В 1911 это было далеким будущим, затем шесть лет было прошлым. И вдруг стало завтрашним днем!

— Это не должно случиться…

— И не должно было! Вы никогда не задумывались, — подняла острый подбородок девица, — что сама по себе революция — исторический парадокс! Нынешнюю — Февральскую — революцию Ленин прямо назвал чудом. Но еще большим чудом была его Октябрьская. И даже не то, что она произошла. Сколько их было… А то, что пришедшие к власти продержались целых семьдесят лет. Подумайте! С одной стороны жалкая, грязная, малообразованная горстка восставших, захвативших один Петербург. С другой — громадная страна и огромная профессиональная армия, уже поднятая, вооруженная. Ведь идет война. И вот жалкая горстка побеждает многотысячную профессиональную армию. Почему?

— Эй, дамочки, а мужики ваши где?

* * *

Пока подобно Центральной Раде они занимались говорильней, к ним незаметно подобрался хаос.

Неподалеку от их коляски стояли трое подозрительных грязных мужиков в армейских сапогах. И Даша сразу угадала в их замерших позах напряжение зверя перед прыжком.

— Иль вы одне тут? — поинтересовался самый высокий из них и выступил вперед.

В его движениях проглядывалась осторожность бывалого хищника. Три женщины, невесть почему путешествующие в сугубо дамской компании, были слишком легкой добычей, подозрительно легкой. И зверь недоверчиво закрутил головой — но белоснежная чистота поля мгновенно успокоила его.

— Ух ты, красавица какая, гляди! — искренне ухнул второй.

Первый зверь замер, увидев Катю, сморгнул, дернул головой, попытался отодрать от нее глаза, но не смог.

— Да, раскрасавица, — признал он врастяжку, да так, что раскрасавице Кате вмиг стало не по себе.

Дображанская рефлекторно запахнула край шубы, завертелась, стараясь сбросить со щеки прилипший к ней клещом грязный взгляд.

— Эй, ребята, — примирительно начала Даша Чуб. — Я — Изида Киевская! Та самая… Слыхали, небось?! Известная поэтесса и летчица. Авиаторша… Меня во всем мире знают. Вы же не хотите обидеть гордость Империи?

— А ента у них видать за мужика будет! — загоготал второй, указывая коричневым пальцем на Дашины шальвары. — Чей-то ты далече от города-то забралась, поеткесса? Али не знаешь, что нонче опасно? Где она здеся, твоя Империя? А?

Даша подобралась — второй уже играл с ней. Уже ощущал себя их хозяином, полновластным хозяином положения. И ему слишком нравилась власть. Власть силы, которую дарила ему их оторванность от цивилизации, по законам которой он был бесправным изгоем.

— Шубы нехай скинут и все, — хмуро сказал немногословный третий.

— Нет, не все, — значимо произнес первый. — Не все…

Его глаза буравили Катю. Он сделал полшага — на Дображанскую дохнуло вонью неделями немытого тела.

— Я, быть может, всю жизнь о такой царевне мечтал, — исподлобья сказал зверь. — Да разве такая, брульянтовая, на нас посмотрит? Такие ж только нос воротить, будто мы и не люди! Верно я говорю? Вы за энтими двумя приглядите…

Он шагнул к ней и остановился, еще не решившись перешагнуть невидимую черту, отделявшую его от «царевны».

— Пусть шубу скидывает. И серьги. И деньги, какие есть, — завел свое третий.

По-видимому, этот Рубикон все трое перешагнули не раз: от его слов мужикам вмиг полегчало.

— Сымайте, кому говорят, ишь расселися! — чересчур злобно гаркнул второй, подзадоривая себя своей злобой. — Федор, бери лошадей!

— Акнир, гони! Че стоишь! — опомнилась Даша.

— Ой, маменька, маменька, — слезливо и тоненько запричитала вдруг Акнир, вместо того чтоб схватиться за кнут, — не отдавайте им шубку! Папенька вам не простят. Они не для того имущество казенное всю жизнь расхищали, чтоб мы кому попадя соболей отдавали. Они и так на Пенелопу Филипповну поглядывают. Они нас бросят, и вас, и меня бесприданницей горемычной оставят…

Ее причитания были неуместно веселыми:

— А мы ж Киевицы. Мы ж не абы кто, чтобы вот так шубами да серьгами кидаться!..

«Мы — Киевицы…»

В первую секунду Катерина Михайловна испытала неконтролируемый прилив возмущения оттого, что противная малолетка мажется ей в дочери (хоть, сугубо между нами, по возрасту Катя вполне могла быть мамой Акнир). Но затем услыхала призыв! И немедля ощутила приятное нетерпение в правой руке…

Мужики боле не сомневались — они приближались. Третий схватил за поводья их лошадей.

— Царевна — моя! — грозно рыкнул главный зверь, оттесняя второго.

Но находясь в двух секундах от их намерений, Катя не ощущала и тени испуга — она смотрела на свою руку.

— Не хочу убивать, — негромко и быстро сказала она.

— Ну, раз вы у нас маменька такая добренькая, позвольте уж мне утрудиться! — Девчонка стремительно забралась на козлы с ногами и вытянула руку, точно бросала невидимый мяч.