Рецепт на тот свет

— Рассказывай, что знаешь, про Лелюхина, — велел Демьян. — Выручать его надобно…

— Егорий Семенович купец знатный, — начала Текуса. — В дому у него полно народу, а во флигеле живет бальзамный мастер с семьей, в избах за садом — крепостные…

— Как это у него — крепостные? Откуда? — удивился Маликульмульк и откинул голову — Текуса, не умолкая, подхватила где-то тряпку и стала собирать капусту с сюртука, склонившись над гостем самым соблазнительным образом.

— Я их знаю, он их из Смоленской губернии вывез, на фабрике работать, так оно надежнее — они друг за дружку держатся, с чужими не сходятся, а чьи они — одному Богу ведомо, — объяснила она. — Их там двадцать человек, да еще детки.

— А бальзамный мастер кто таков?

— Этот — мужчина в годах, сказывали, из столицы. Может, немец — по-русски говорит диковинно, хотя одет на русский лад. У него были два сына, да он их куда-то услал, живет с женой. Демьян Анисимович, котелок-то кипит…

— Ага…

Сбитенщик, отведав щей, снял со стены мешочек, распустил шнур, стал доставать фунтики и пузырьки с притертыми пробками, расставлять это добро на уголке стола. За ним с печки следили три Текусины дочки. Сама Текуса меж тем раскутала медную «кумушку», слила из нее остатки в кувшин, принесла немалую крынку патоки.

В кипящей воде она распустила патоку, а тут уж и Демьян составил на тарелке смесь из лаврового листа, корицы, гвоздики, имбиря, кардамона и мускатного ореха, еще каких-то тертых травок, высыпал в котел, туда же бросил здешнего лакомства — засахаренных померанцевых корок.

— А что, не добавить ли винца, как мы с тобой, кума, любим?

— Будем разливать, так добавлю, — ответила Текуса. И довольно скоро на столе оказались три кружки с изумительным ароматным сбитнем. Маликульмульк попробовал — и понял, что ничего подобного отродясь не пивал.

— Мы этак для себя его готовим, — объяснила Текуса. — Вино Демьян Анисимович из крепости приносит…

— Мадерой зовется, — добавил сбитенщик. — А ты, душа моя, пей да рассказывай.

— Ну, что Мартынка Ольховый с квартальным надзирателем сдружился и думает, будто про то никому неведомо, я тебе и рассказала. А квартальный от него все узнает и за то на всякие его пакости глаза закрывает. Мало ли за трактирщиком грехов? А этого — хоть бы пугнули! — с явным возмущением сказала Текуса. — И он спит и видит, как бы лелюхинские люди чего натворили, а он бы донес. А они живут тихо, я с их бабами дружусь. Бабы моют бутылки, бальзам по бутылкам разливают, а летом за травами и ягодами выезжают, они уж знают места…

— И что за травы? — спросил Маликульмульк.

— Точно знаю, что берут липовый цвет, чернику и малину. Еще ездят на какие-то болота за березовыми почками. Сказывали, от иной березы почки не годятся, а только от той, болотной. И настаивают все в больших дубовых чанах поболее месяца, в каждом чане особые травы, а потом из разных чанов настои смешивают вместе и опять же чего-то добавляют… мушкатный орех, сказывали, трут и целыми ковшами сыплют!..

— Ты дело говори! — одернул ее Демьян.

— А ты, молодчик, не встревай! Дома женой командуй, а тут хвост прижми и тихо сиди! — немедленно огрызнулась Текуса. — Так вот, барин добрый, я на фабрике не бываю, туда чужих не пускают, а с бабами говорю, потому что вот мой двор, а забор у меня общий с Меланьей и Федорой, а Меланья замужем за Никаноркой, а Федора за Никиткой, и они-то есть те самые смоленские крестьяне. Их изба стоит наособицу, а другие избы — поближе к фабрике. И они брали у меня мешок для сенника и большой тулуп…

— Было бы вам ведомо, ваше сиятельство, — вклинился Демьян, — что Текуса Васильевна держит те дома, где весной и летом живут струговщики и плотогоны, и все, что им для житья потребно, дает. Потому у нее в клети и мешки для сенников, и подушки, и тюфяки, и светцы для лучин, и посуда — все есть. Весной она те дома отпирает и все, что нужно, раздает, а осенью собирает, тем и кормится.