— Я через баб знаю многое, что на фабрике делается. Когда Егория Семеныча увезли, Щербатый им сказал — это ненадолго, все разъяснится, работайте, как работали. И вдруг сегодня всех по домам разогнал — отдыхайте, говорит. А он и раньше такое проделывал — хозяин уедет, а он вдруг всех по домам гонит. Наутро, говорит, приходите. Они придут, а там в чанах — недохватка. То бишь сам он приходил и бальзам смешивал, а потом уносил. А хозяина нет, сразу жаловаться не побежишь. А потом как-то оно забывается… да и ссориться со Щербатым никто не хочет, кабы вольные были — другое дело… поссоришься, и домой тебя отошлют, и сиди там в избе с тараканами, перебивайся с хлеба на квас! Тут-то им хорошо!
— То бишь этой ночью Щербатый собрался с фабрики вывезти бальзам? — вдруг Маликульмульк понял, какую пользу можно из этого извлечь.
— Да, да! — закричал Демьян.
— А что ж ты экивоками говорил? Прямо бы сказал!
— Мы в крепости были, там куды ни плюнь — аптека. А подслушают, а донесут? И все дельце наше — прахом!
— А потом? Что ж ты потом молчал? На реке?
— А потом — забыл… Думал, вам важнее всего — отыскать ту беглую Анну…
— Ладно, Бог с тобой, — сказал Маликульмульк, потому что он, шагая по санной колее вслед за Демьяном, и сам как-то вдруг позабыл о странных намеках сбитенщика, которыми тот выманил его из крепости, а думал именно об Анне Дивовой. — Надобно, значит, поглядеть, куда ваш Щербатый денет украденный бальзам. Отправит он его в ту же Митаву и далее, или… или хоть что-то прояснится в этом запутанном деле о бальзамном рецепте…
Глава восьмая
За двумя зайцами
Бальзамную фабрику покойный Лелюхин выстроил на славу — и даже крыши двух домов, ее составлявших, были черепичные. Текуса привела Демьяна с Маликульмульком к длинному высокому забору, показала, с которой стороны избы работников, где улица, как можно подъехать к фабрике на санях.
Доски забора были приколочены плотно, однако Текуса знала, где есть глазок. Туда заглянули все поочередно — и увидели, что в одном из зданий фабрики горит свет.
— А что я говорила? Он, висельник, там засел! — сказала Текуса. — Выжидает, пока все спать улягутся. А потом и даст знак кому надо — подкатят на санях…
— Так это, может, еще заполночь будет, — проворчал Маликульмульк, имея в виду, что не философское это дело — ночью ходить дозором вокруг бальзамной фабрики, да еще по глубокому снегу.
— Может, и заполночь, — согласился Демьян. — Так ведь иначе не узнаете, куда Щербатый тайно продает бальзам.
— Коли в крепость или в предместья, то сани могут по реке подойти, там есть место, где бабы к воде спускаются, калитка и у свай — мостки малые. Могу показать, — предложила Текуса.
Маликульмульк вздохнул — не хотел он нигде бродить, а хотел обратно к миске с серыми щами. Однако нужно было разобраться наконец в склоке между Лелюхиным и аптекарями. Даже коли доказать, что аптекари воспользовались арестом купца и разграбили фабрику при пособничестве Щербатого, — уже какой ни есть козырь в голицынских руках.
Пошли вдоль забора искать спуск к воде и мостки у свай. Отыскали, едва не свалившись на лед. Поглядели. Демьян Пугач даже хотел выйти на те мостки — Текуса не пустила.
— Тихо ты, нехристь… — приказала она. — Замри… Сани…
И точно — от Московского форштадта вниз по Двине катили небольшие санки. Они миновали Клюверсхольм, пронеслись вдоль Кипенхольма и пропали во мраке.
— Вот ведь собрался кто-то на ночь глядя в Усть-Двинск, — засмеялся Демьян. — Не иначе, к зазнобе! Славно-то как!
Засмеялась и Текуса — удивительно нежным смехом. Эти двое, сами — счастливые, благословляли чье-то краденое счастье. А Маликульмульк вздохнул — радостно, должно быть, лететь этак зимней ночкой к милой своей душеньке, да только не всем дано. И даже коли остановились бы сейчас тут нарядные санки, коли сказал бы бойкий кучер: «За вами, барин, послано, уж так ждут!» — все кончилось бы именно вздохом и взмахом руки: езжай, мол, братец, не судьба…
— А коли не тут — то где могут вынести бальзам? — спросил он.
— Где большие ворота — там вряд ли… — Текуса задумалась. — На мысу разве, где заколоченные избы? Там тоже калитка есть. Можно подогнать санки по Зунде, и по Зунде уйти, никто не заметит. Или, наоборот, выбраться там же на берег — и к Агенсбергу. Это коли бальзам в Митаву повезут.
— А коли в Ригу?
— Тогда — берегом, берегом, до Газенхольма, а там — к Московскому форштадту, — ответил Демьян. — Сдается мне, что нам надобно разделиться. Двое тут останутся, один к мысу пойдет.
— Вот ты и пойдешь, — решила Текуса, — а мы с добрым барином останемся. Встанем к забору, я буду в дырку поглядывать…
— А чего поглядывать? Вот тут стойте. Как сани подкатят к мосткам, так, стало быть, они за краденым товаром. Ты, Текуса Васильевна, барина зря не гоняй, видишь — ему по снегу ходить тяжко, пусть стоит. А сама, как поймешь, что бутыли или бочата выносят, дуй ко мне!
— А вот как ты вздумал выслеживать этих воров потом?
— А Господь надоумит. Ежели что — знак прежний.
— Ступай с Богом, — Текуса перекрестила дружка.