Рецепт наслаждения

Эти сознательные упрощения, нарочито «простецкий» реализм, выражение без обиняков излишне прямолинейных суждений были типичны для моего брата. В нем была определенная буквальность, отсутствие восприимчивости к нюансам, неотесанное практическое стремление к свершениям, которые явственно видны и в его скульптурах (хотя никто из критиков до сих пор этого не заметил), причем не столько в текстуре или качестве шлифовки его работ (хотя и в этом, наверное, тоже, для более проницательного глаза), сколько в самом факте существования этих работ. Как я уже говорил ранее, есть что-то тупо-буквальное, что-то слепо, небрежно-невнимательное, что-то от вкрадчивого, хладнокровного наслаждения вульгарностью происходящего, с какой полицейский проводит посетителя по местам совершения знаменитых убийств, в любом завершенном произведении искусства. Другими словами, хотя шекспировский Просперо – мудрый, усталый, лишенный скептицизма, полный сил – считается выразителем мнения своего создателя, но возможно, наиболее точный его автопортрет можно найти в исполненном горечи, изувеченном, искалеченном, непреклонном поэте Калибане.

Так случилось, что маленький бретонский городок Керневаль, где я обедал (где, если вы готовы отдаться на мгновение неизменно элегантной иллюзорности исторического настоящего, я обедаю; хотя на самом деле я диктую эти слова в номере лориентской гостинице, где жалюзи и раскачивающийся фонарь за окном объединенными усилиями создают мерцание, как будто направленное на то, чтобы вызвать у меня экспериментальным путем приступ эпилепсии), владеет несколькими простенькими, но эффектными картинами, которые мой братец накропал в тот период. Работы эти относятся к тому времени, когда Бартоломью еще не обратился к скульптуре. Эту мазню поместили в маленьком местном mus'ee ae l'art contemporain, [154]низеньком здании XIX века, стоящем напротив въезда на площадь, которая, как это ни странно, под воздействием некого идеалистического коктейля из местечковой гордости и неверной оценки заслуг (французы почти так же печально известны своей склонностью ошибаться, когда дело доходит до оценки художественных творений англоязычного мира, как и влюбленные в Джека Лондона русские) носит имя моего брата. Можно даже представить себе схватку между фракциями в mairie: [155]приятели мэра плетут интриги за стаканчиком pastis, [156]пока его шурин и заклятый враг, лидер местной коммунистической оппозиции, придумывает со своими закадычными друзьями за кувшином сидра, как бы похитрее подтасовать факты. И вот они оказываются в патовом положении в плохо проветриваемом, le style pompier [157]зале ратуши и вынуждены пойти на компромисс, а именно – назвать музей именем Бартоломью. Основной экспонат на здешней выставке работ моего брата, «навеянных» воротами церковного дворика – и какой характерной для моего брата спесью отдает заявление, что он создает свои работы по образцу чего-то настолько очевидно его превосходящего по масштаб» завершенности, окончательностиисполнения – это серия картин, изображающих апостолов и евангелистов, но не через прямое портретирование, а через их характерные символы, перенесенные в современность – рыбачья сеть Петра, кисти Луки, счетная машинка Матфея, что-то там Иоанна, и у всех этих предметов вид импульсивно отброшенного бремени, что воплощает в себе то, как ученики отбросили прочь свои прежние жизни, отправляясь вслед за Христом.

Наша юная пара вышла из музея и направилась обратно к арке, чтобы бросить на нее последний взгляд. Издалека арка змеилась, как живая, и казалась способной чувствовать, как будто искра настоящей жизни мгновенно застыла под осыпающимся дождем горячим пеплом Везувия, и сейчас архитектура виделась мне не столько замершей музыкой, сколько окаменевшим кинофильмом. Молодожены прошли к своей машине по краю площади, по тонкой полоске тротуара, которая была так узка и так жалась к стене, словно бы извинялась перед автомобилистами за неудобства, причиненные самим ее существованием.

Легкий обед в стиле карри