Рецепты сотворения мира

Наружно владея собой, но внутренне балдея от двухэтажных автобусов и черноголовых полисменов, он бежал по Ист-Энду, мимо Собачьего острова, крепко сжимая портфель, единственную материю, данную ему в ощущениях. Все остальное было недоступно. Рестораны ослепляли через стекла витрин инопланетным блеском тарелок. Разноцветные тёлки в джинсах шли навстречу, как неприличные галлюцинации. Не знаю, кому он снился, этот Валера, – бабушке или Карлу Марксу, но такой идиотизм бывает только во сне – приносишь в банк тридцать два доллара, обмениваешь на фунты, идешь покупать венок, думая по дороге а вдруг не хватит? – или, наоборот, а если останется сдача? Мечтаешь о кружке пива за упокой бородатой Марксовой души. Боишься, что могут настучать. Помнишь о том, что группы сопровождают наблюдающие за ответственным по группе, да и рядовые туристы не дураки, умеют писать анонимки, мол, довожу до вашего сведения, что такого-то числа товарищ такой-то, ушедший на задание, вернулся с душком, распространяя отчетливый запах английского эля…

Начальство было в курсе искушений, которым подвергаются за границей молодые сотрудники. Пиво, девочки – все мы люди. Думаю, во избежание провокаций венок заранее погрузили на «Лермонтова», а деньги, собранные с членов группы, Валера по возвращении отнес куда надо, согласно официальному курсу, который тоже был сном, потому что в реальной жизни, на черном рынке, доллар стоил десять рублей, КГБ, жестоко боровшийся с реальностью, допускал обмен валюты на черном рынке только в одном случае – чтобы снабдить наши круизные лайнеры достойными венками. Потому что тридцать два доллара, умноженные на десять рублей, – это деньги, целое море цветов для Карла Маркса, который при жизни не мог и мечтать о том, как хороши, как свежи будут розы от организованных групп советских туристов, прибывающих в Лондон с высокой целью – продемонстрировать миру дороговизну памяти о великом человеке.

В бабушкином изложении это был водевиль. Лопоухий Валера постоянно забывал в кают-компании свой портфель. Любопытная Галина сунула нос внутрь и обнаружила там настоящий черный пистолет. Интересно, в кого на борту круизного лайнера должен был стрелять юноша, делающий жизнь с Дзержинского?

– Я пришла к выводу, что мальчику дали пистолет с одним патроном, – шутила Галина.

6

Жизнь маскировалась под анекдот. Своих узнавали по цитатам, которые кишели в речи, как муравьи на языке дохлой собаки. Такой язык не годится для описания жизни. А другого не было. Неописуемая жизнь била ключом между строк худлита. В письмах на нее иногда жаловались, но осторожно, не доверяя почте. Всю правду рассказывали только доносчики. Для выражения чувств не хватало слов. Говорить о высоком было смешно, об интимном – стыдно. Внутренний цензор безжалостно вычеркивал душу и жопу.

Поэтому душу не упоминали совсем, а жопу обозначали буквой Ж. Гинеколог Магинура Хасановна, многолетняя участница нашего пира, любила повторять «вот такая жэ…». Реплика относилась и к женской фигуре, и к обстоятельствам жизни. О своих гинеколог высказывалась лаконично: «У меня была история с географией». И всё. Больше ни слова. Хотя нет, упоминался мимоходом Старый Крым, другая планета, на которой гинеколог родилась так давно, что ее метрика не сохранилась в местном архиве после телепортации крымских татар на сибирскую землю.

Используя этот факт, она с удовольствием молодела после каждой смены паспорта. Выходя замуж, всегда меняла фамилию и возраст. Мужья ею гордились, потому что гинеколог не увядала, сохраняя необыкновенную консервированную красоту, особенно заметную на фотографиях. Рядом со сверстниками она выглядела чьей-то дочерью, затесавшейся в родительскую компанию. Если не присматриваться. Плюс косметика, которую ей подгоняли номенклатурные жены. Так что Ж у нее была очень даже ничего. Отличная Ж! И никакого желания вспоминать прошлое.

До девяти примерно лет я был вундеркиндом, знающим наизусть повести Александра Грина. Сейчас не помню ни строчки, а тогда, услышав про Старый Крым, взволнованно закричал «Гель-Гью» и страшно удивился, когда Магинура не отреагировала.

– Гель-Гью! – повторил я, подозревая, что эта красивая статуя может быть глуховата. – Город, который построил Грин в вашем Старом Крыму.

– Он такой старый. Наверное, его уже нет, – рассеянно ответила гинеколог и вдруг оживилась, потирая руки: – Давненько мы подъевреивали эту рыбку!

– Дедушка вынес из кухни блюдо с фаршированной щукой.

– Как вы сказали? – удивился я.

– А ты не знаешь, как один человек сказал «жид» и его посадили на пятнадцать суток? После этого он стал культурным и всегда говорил только «еврей».

– Анна Константиновна, чему вы учите ребенка! – засмеялась бабушка. – Он еще мал для таких анекдотов.

А то я их не знал! Первый анекдот, услышанный в детском саду, был политическим:

Мальчик идет по улице и читает лозунг на транспаранте: Да здравствует ха-ха три палочки съезд КПСС!