Рецепты сотворения мира

Хорошо быть шутником – выкупаешь безопасность. Жаль, что смешных историй не хватало, как и всего остального. Каждую повторяли тысячу и один раз. При этом в голосах рассказчиков звучали вибрации нервного смеха уцелевших.

Очко играло день и ночь, очко играло.

Задолго до того, как садист Шрёдингер запер кота в ящике с цианидом, наши люди отлично понимали квантовую мудрость: кто угодно может быть ни жив ни мертв на протяжении десяти и более лет.

Голосом поколения служила Фаина Раневская, женщина-катастрофа. Муля, не нервируй меня. Взрослые повторяли эту фразу по всякому поводу и смеялись до слез. Над чем? Тогда я не понимал. Сейчас тем более не понимаю. Подтекст улетучился, а контекст остался в том сортире, где подтирались газетами.

– Позовите Рабиновича. – Его нет. – Я вас правильно понял? – Да.

В конце семидесятых Рабинович превратился в канадскую муку и новозеландское масло. Советская власть с голодухи прикинулась мирным атомом.

Об этом часто говорили на пиру. Не о поправке Джексона – Вэника, а о том, как трудно достать шпроты и 35-процентные сливки. Галина в таких случаях хвасталась, что умеет сама сбивать сливки из деревенского молока. Сидевшая напротив Магинура вспоминала смешную историю о Рабиновиче, втором муже, который вез из Москвы торт-мороженое для новогоднего застолья.

– Во Внуково задержали вылет, и мороженое начало таять. Рабинович бегал вокруг аэропорта по морозу, чтобы спасти тортик. Температура минус двадцать, представляете? Он шесть часов провел на улице с этой коробкой, железный мужчина!

– В Тель-Авиве такой номер не пройдет, – шутил дедушка.

– Дима! – вздыхала бабушка, делая глазами особые укоризненные движения.

Дед умолкал. Тема затухала. Позднее я узнал, что гинеколог развелась со своим Рабиновичем за несколько лет до его эмиграции, так что на ее карьере это никак не отразилось. Но все равно, лучше было помалкивать об этом человеке.

7

Невыездным гражданам их личные воспоминания заменили историей СССР: революция, коллективизация, победа, «оттепель», Гагарин, физики и лирики, БАМ-БАМ, Олимпиада-80.

Проект курировал товарищ Суслов, дедушка массового гипноза, стремившийся замедлить ход времени, который он по-стариковски воспринимал как угрозу для себя и других развалин. Самый умный член Политбюро, он был аскет и не любил кино про любовь. Особенно американское. Импортные лав-стори по тридцать лет томились на полках цензурного комитета. Однажды, во время очередного просмотра фильма «Это случилось однажды ночью», Михаил Андреевич получил откровение из вашингтонского обкома, который тогда отрицал свое существование, работая в глубочайшем подполье.

Откровение имело вид двадцать пятого кадра, возникшего на экране в эпизоде, где Кларк Гейбл преподает девушке урок автостопа. С поднятым вверх большим пальцем Гейбл вдруг застыл на экране, а из-за его спины появились черные буквы, сложившиеся в короткую фразу: ОПИСАНИЕ ВОРОШИТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ. Товарищ Суслов поначалу испугался, думая, что пришел его конец, но затем выпил воды, успокоился и осознал, что перед ним то самое, чего всю жизнь ждет каждый пиарщик, – послание свыше. Он успел перечитать фразу восемь раз, прежде чем буквы расплылись и Гейбл возобновил свои идиотские, но такие обаятельные прыжки на обочине дороги.

Вскоре товарищ Суслов спустил вниз новую программу действий: использовать громкие продолжительные аплодисменты для борьбы с тяжелыми продолжительными болезнями. Кроме того, была введена в оборот секретная грамматическая конструкция: советское продолженное время (на внутреннем сленге «имперфект для имбецилов»), завораживающая нелепостью фраз:

Ленин и сейчас живее всех живых.

Ни одного глагола, обратите внимание. Благодаря своему изобретению Михаил Андреевич после смерти задержался в имперфекте и продолжает осуществлять руководство из-под кремлевской стены.

Эта штука работает до сих пор: если нажать на любую из кнопок (революция, коллективизация, победа, «оттепель», Гагарин, физики и лирики, БАМ-БАМ, Олимпиада-80), то механический голос, вроде неживой птицы в горле человека, начнет рассказывать о том, какое было время, трудное – да, но и счастливое тоже, потому что мы – молодцы, потому что в лучшее верилось и работалось на ура, и оставались силы для песен, какие были песни, какие голоса! Не то что теперешние.

Мужчина мурлыкал в телевизоре:

Что-то с памятью моей стало,
все что было не со мной – помню.

Всё это было, было, было не со мной, —

заливалась женщина по радио. Так, в простоте душевной, выдавала гостайны советская эстрада.