Ретт Батлер

— Вперед, девочка. Потрогай денежки.

— Оставьте ее! — Голос Тэза, к его стыду, дрогнул.

— Она тебе нравится, парень? Взгляни на нее, Тэйзвелл Батлер. Она падка на деньги. Такая милашка и такая жадная.

Эдгар достал из бумажника еще один серебряный доллар и положил на первую монету.

Лайза, как зачарованная, шагнула к деньгам.

— Черт побери! Черт! — воскликнул Тэйзвелл и смахнул монеты Пурьера на пол.

Лайза хлопнулась на колени, чтобы достать золотую монету, закатившуюся под диванчик.

Ухмыляясь до ушей, Эдгар покачивался на каблуках и смеялся.

Тэз метнул каминные часы, но полицейский успел пригнуться. Импровизированный снаряд разлетелся на пружинки, колесики, осколки стекла.

— Вот те на! — захихикал Эдгар Пурьер.

Но он мгновенно переменился в лице, когда Тэз схватил статуэтку Венеры.

— Эй, парень, обожди! Остынь! Нападение на офицера Конфедерации… — Эдгар правой рукой остановил удар.

И тут же взвизгнул: — Да чтоб тебя! Больно! Хватит!

У Тэза обнажились в оскале зубы.

— Ублюдок!

Парень сделал обманный выпад и, когда полицейский попытался схватить статуэтку, наотмашь ударил его по носу. У Эдгара из глаз брызнули слезы.

— Господи, капитан! — воскликнул позади Тэза сержант Джонсон, — Да это же просто взбесившийся ребенок!

Несмотря на это, сержант вырубил мальчишку кованой дубинкой.

Очнувшись, Тэз почувствовал что-то теплое на левой ноге — кого-то стошнило. Тэз подтянул ногу. Голова болела так сильно, что он приоткрыл рот, пытаясь выпустить боль наружу. В углу валялся какой-то солдат, прислонившись лбом к стене, на которую помочился. Тэз потрогал шишку на голове, осмотрел себя. Одного ботинка не хватало, карманы были вывернуты. Он зажмурился, и сразу перед глазами завертелись сине-оранжевые круги.

Лунный свет струился сквозь высокое зарешеченное окно. Глазок в двери камеры был правильным кружком немигающего желтого света.

Прошло несколько часов, прежде чем пожилой негр тихо позвал через эту дырочку:

— Тэйзвелл Уотлинг? Есть такой?

Тэз прошел за негром по коридору в караульное помещение, где вдоль одной стены стояла скамья, а за столом сидел полковник-конфедерат, листая бумаги. Он не взглянул на Тэза.

В шесть часов утра появился Ретт Батлер, чисто выбритый, в свежей рубашке. Тэз почувствовал запах его помады для волос.

— Тэз, ты сломал бедняге Эдгару нос. Он не может показаться на публике.

У Тэза внутри все заклокотало.

— Капитан Пурьер — негодяй.

— У него кишка тонка быть негодяем, Тэз. Эдгар просто пачкает все, к чему прикасается. — Легко проведя крупными пальцами по голове мальчика, Ретт заглянул ему в глаза, — С головой все в порядке, малыш. Сержант Джонсон в своей работе виртуоз.

— Сэр, капитан Пурьер позволял себе вольности.

— У Эдгара необычные вкусы. Я отправлю тебя обратно к иезуитам. В тюрьме джентльменом не станешь.

Тэз чувствовал себя разбитым. Все тело болело и воняло. А отец когда-нибудь устает, или болеет, или боится? Одежда его всегда так безупречна? И он никогда не забывает напомадиться?

Тэз собрал все свое мальчишеское достоинство.

— Сэр, в сиротском приюте мы, мальчики, говорили, что солнце встает на востоке и садится на западе одинаково и для самого лучшего джентльмена, и для его внебрачного сына.

Глава 13 ЛЕГЕНДАРНЫЙ ПРЕДВОДИТЕЛЬ МЯТЕЖНИКОВ

Мелани Гамильтон с детства знала, что выйдет замуж за Эшли Уилкса, потому что «Уилксы всегда женятся на кузинах».

Каждое лето Мелани с братом Чарльзом ехали на поезде из Атланты в Джонсборо, где их на вокзале встречал камердинер Джона Уилкса, Мозес. У него в кармане всегда были паточные леденцы, но он неизменно притворялся, что на этот раз их забыл.

Уилксы из Двенадцати Дубов были самыми знатными родственниками Гамильтонов, поэтому Чарльз с Мелани прибывали в чопорной, донельзя накрахмаленной одежде. Их отмывали и отскабливали до невозможности. В предписаниях тетушки Питтипэт («Если у тебя упадет салфетка, не поднимай; не проси у кузины Индии прокатиться на пони — подожди, пока сама предложит») не было необходимости: сироты Гамильтоны пребывали в благоговейном страхе перед родственниками.

Чарльзу нравились эти поездки, Мелани — нет. Атланта была городом, а Двенадцать Дубов, несмотря на прекрасную библиотеку Уилксов и их галантные манеры, все же провинцией. Все эти равнодушные деревья, среди которых ребенку так легко заблудиться, эта темная, мутная река, в которой тот же ребенок мог утонуть! А сколько ужасных насекомых! Пчелы, осы, шмели; противные жуки, запутывающиеся в волосах; кровососы-москиты, залетавшие под полог кровати, — от их писка Мелани не могла уснуть полночи. Чарльз говорил, что если позволить им напиться досыта, укус потом не будет зудеть. Ужасно было наблюдать, как Чарльз позволял какому-нибудь москиту наполнять кровью отвислое ярко-красное брюшко на своей вытянутой руке.

Чарльз окрестил Двенадцать Дубов «царством насекомых» и донимал своим жужжанием Мелани до тех пор, пока она уже не знала, что и делать — смеяться или плакать.