Реваншист. Часть первая (СИ)

Мамай сдержал слово. Пока он ходил, я обревизовал передачу. Деревенская, «пальцем пиханная» колбаска, конфеты и даже бутылка коньяка. Фруктов нет — их в июне не продают. Свои не выросли, а из-за границы не завозят. Не поскупился, мастер! Ну, и я не остался в долгу. Квартальная премия у Мамая рублей двести. По нынешним временам — сумма! А бутылка коньяка стоит чуть больше пяти. Нормальный обмен.

После ужина я отнес бутылку врачу. Поначалу тот зартачился, но конфеты склонили чашу весов в нужную сторону. Я получил разрешение покинуть больницу на предстоящие выходные под железное обязательство вернуться вечером в воскресенье. Перед этим доктор вновь провел тест с доставанием носа пальцами, и убедился, что пациент в порядке.

— Наверное, просто болевой шок, — пробормотал задумчиво. — От того и сознание потерял. Ладно. Застрахован?

Я кивнул.

— Справку составлю как нужно, — пообещал доктор.

Я поблагодарил.

Больницу я покинул в сумерках. К остановке шел, неся в правой руке сумку Мамая. Колбасу и выпечку я зажал. Есть захочется, а в магазин заходить лениво. Да и на прилавках там к вечеру шаром покати.

Улицы города выглядели пустынно. Вечер пятницы. Народ сидит по домам или рванул в деревни: Минск — город приезжих. Сам такой. Личного транспорта здесь мало, государственный стоит в гаражах.

В воздухе стоял кислый запах горелой земли. Литейка… На тракторном она работает в три смены. Рядом — заводы автоматических линий и шестерен. Тоже не легкие планеты. Промышленный район. Подошел автобус, и я, запрыгнув в полупустой салон, сел у окна. «Икарус» медленно катил по пустынной улице. Я смотрел, узнавая забытые места. Парк 60-летия Октября, гостиница «Турист», улица Плеханова. В моем времени здесь пустят трамвай, и настроят высоток. Но пока — двухэтажные «сталинки» и частный сектор. Панельные дома начинаются в Серебрянке. В этом микрорайоне я живу.

Автобус свернул на проспект Рокоссовского, затем — улицу Малинина. Все герои Отечественной войны. В Минске их именами названы десятки улиц. В моем времени ни одну не переименовали, даже новые появились. В Беларуси не забыли, кому обязаны освобождением. В той жизни я жил на улице Рафиева — азербайджанца, танкиста, Героя Советского Союза. Чтобы он сказал, узнав, что через шестьдесят лет после его подвига, в Украине в таких, как он, будут плевать? А в Прибалтике станут сносить памятники павшим воинам? Националисты, мать их!..

Автобус подкатил к остановке. Я вышел и зашагал к комплексу зданий, стоявшему на возвышении. Два девятиэтажных жилых корпуса, соединенных двухэтажным переходом. Малинина, 28 — общежитие тракторного завода. Один корпус — мужской, второй — женский. По четыре сотни женихов и невест с каждой стороны. Вечерами из корпуса в корпус идет бурное встречное движение, за которым присматривают бдительные вахтерши. От них не скроешься — знают все. Посетителей пропускают только до 23 часов. Гостей к тому времени из общежития выдворяют. Как-то один из изгнанных решил влезть к подружке через лоджию. С внешней стороны женского корпуса они низкие. Мимо шел милицейский патруль. Он засек нарушителя и стал свистеть. Испугавшийся парень успел скрыться, потеряв при этом ботинок. Милиционеры подобрали его и предъявили вахтерше. Та выдала, как зовут парня и к какой девушке он ходит. Чекистки…

Вахтерша, увидев меня, ойкнула.

— Все в порядке, Юзефа Ивановна, — успокоил я. — Бандитская пуля. Но враг не прошел.

— Сказали, несчастный случай, — не поверила она. — Железякой пробило голову, в больницу без сознания отвезли. Девчата плакали.

— И зря! — сказал я. — Нет железяки, способной пробить лоб советского человека.

— Как тебя только из больницы выпустили? — покачала она головой.

— А чтоб не мешал, — просветил я. — У них там праздник. Юбилей.

— Какой?

— Сотого больного похоронили.

— Тьфу на тебя! — плюнула Юзефа. — Нашел чем шутить! Иди отсюда!

— Слушаюсь! — я вскинул ладонь к виску.

— К пустой голове руку не прикладывают! — уязвила она.

— А кто сказал, что она полная?

— Трепло! — заключила Юзефа. — И за что тебя девки любят?

— Я добрый, — сообщил я. — Они это сердцем чуют. Или другим местом.

Юзефа потянулась к венику, стоявшему у стола, и я ретировался. А то ведь махнет сгоряча. Наша вахтер — женщина суровая, в войну служила в НКВД. Ее группа в числе первых врывалась в освобождаемые города. Задачей чекистов был арест коллаборационистов, которые не успели сбежать. Нужные адреса у них были.

Мне Юзефа благоволит. Во-первых, я сирота, а она — детдомовская. Родственные души. Во-вторых, я пришел со службы с медалью. У фронтовиков к «За отвагу» отношение особое. Просто так ее не давали. Юзефой я был допрошен и признан достойным. Теперь вхожу в список особо доверенных лиц. Могу даже оставить девушку на ночь. Правда, Юзефа этого не одобряет, так что льготой я не пользуюсь. Ну, почти…