Ревет и стонет Днепр широкий

Марина сидела глубоко взволнованная. Собственно, она не услышала ничего нового — обо всем этом множество раз говорилось уже на митингах, писалось в газетах. Но ведь сейчас говорил ей об этом сам Винниченко. А Винниченко был ее любимым писателем — «властителем сердца и ума», потому что был он не хуторянин, не «просвитянин», а европейского образа мышления, европейского масштаба, вообще — европеизатор! А ей, Марине, также хотелось, чтобы и украинская нация стала наравне со всеми другими европейскими народами!.. Как он сказал? Или — или? Или ультиматум, или вместе с большевиками? То есть вплоть до участия в восстании, о котором в эти дни только и говорят повсюду?..

У Марины перехватило дыхание. Помимо того, что восстание это же так волнующе, так романтично, это означало еще и абсолютную ясность во всей этой путанице противоречий и хитросплетений, из которых никак не могли выпутаться ее… незрелый еще ум несовершеннолетней девушки и ее горячее сердце дочери своего народа!

И пока Винниченко — после душевных взлетов и падений — расправлял свою холеную французскую бородку, раздраженно морщась, пока кололся об острую щетину небритых щек, Марина решилась спросить, запинаясь от волнения:

— Но ведь, Владимир Кириллович… это же будет означать, что Центральная рада станет… большевистской? Разве большевистские настроения… настолько уж сильны в Центральной раде?

— Ах, товарищ! — Винниченко взвел брови чуть ли не под самый лоб. — Да я и сам, дорогая моя, большевик!..

9

Марина смотрела и не знала, что сказать, не знала, что и чувствовать. Ведь в газетах ежедневно появлялись антибольшевистские выступления добродия Винниченко, пана головы генерального секретариата, изо дня в день он огрызался нa большевиков — за их, дескать, сектантство и недооценку украинского национального вопроса. И вдруг он — большевик!.. Правда, в тех же газетах ежедневно излагались и выступления товарища Винниченко, лидера украинской социал–демократии, в которых он набрасывался на все другие партии — эсеров, кадетов, монархистов, русских меньшевиков, — вообще всех, отстаивал лишь одно: необходимость украинской государственности. И в этих выступлениях признавал, что только партия большевиков, хотя бы декларативно, отстаивает стремление украинского народа к национальной самостийности.

— Почему вы так смотрите на меня, товарищ? — спросил Винниченко, и в голосе его зазвучало искреннее возмущение. — Повторяю: я — большевик! И, будьте уверены, более последовательный, чем большевистская партия…

Конечно, это было лишь «мо», — лишь хитроумный трюк в разговоре, но в эту минуту, когда он это говорил, Винниченко, как всегда, искренне верил в те слова, которые произносил. Социальные свободы! Гегемония пролетариата! Социализм! Ведь он за рабоче–крестьянскую революцию! И даже согласен на власть Советов. Пожалуйста! И вообще, чем он хуже, скажем, большевика Пятакова?

Растерявшаяся Марина хотела что–то сказать, но Винниченко снова положил свою ладонь — теперь уже его ладонь была влажной, потной — на горячую, сухую руку взволнованной девушки.

— Не говорите! Я сам за вас скажу. Я знаю, как вы собираетесь возразить! Как же это вы, Владимир Кириллович, говорите, что вы — большевик, а между тем большевики устами их лидера и руководителя Юрия Пятакова украинофобствуют не хуже царского министра Валуева или того же Сашки Керенского? Да, да, вы именно это подумали, а я за вас это сказал! И в то же время, говорите вы мне, большевики во главе с Пятаковым вдруг входят в состав Центральной рады?.. Политический демарш, скажете вы, ибо политика невозможна ведь без дипломатии… А может, отвечу я вам, это вовсе не политика, не дипломатия, никакой не демарш, а признание нашей, украинской силы и правды? — В голосе Винниченко снова зазвенел металл. — Пятаков, конечно, примитивный украиноненавистник. Но он прежде всего дошлый политикан: хитрейший и коварнейший! Но хитрый, да не высокий, как говаривали у нас еще в елизаветградской гимназии! Ибо что такое политика! Борьба партий. А что такое революция? Борьба социальных и национальных групп. Центральная рада стоит во главе всей нации. Мы, украинские социал–демократы, возглавляем и украинский пролетариат. A кого возглавляет товарищ Пятаков?

Марина смотрела, хлопая глазами.

— А? Я вас спрашиваю, кого возглавляет на Украине Пятаков?

— Т… тоже пролетариат…

— Нет! Он возглавляет партийный комитет. Собственно, часть комитета, которая располагает сейчас большинством. Завтра она может оказаться в меньшинстве. Сегодня мы носимся с Пятаковым, а завтра… — Винниченко сделал движение, символизирующее «вон», — и теперешнее меньшинство может стать большинством. Политиканство изменится, а программа партии большевиков останется такой, как была. Да будет вам известно, дорогая моя, программа партии большевиков — лучше всех…

— Правда? — Марина даже вскочила: внесена еще большая ясность в ее путаницу, и кем бы вы думали? Самим Винниченко!

Но Винниченко остановил ее движением руки:

— Но почему она лучше всех? Потому, что она излагает то, к чему стремятся самые широкие массы.