Ревет и стонет Днепр широкий

Собственно, чего было желать? Успеха или… неудачи? Ведь успех миссии Винниченко должен был означать, что раздоры с Временным правительством… улажены! А Марина ведь от души поверила уже, что Центральная рада, как орган изъявления украинского национального самоопределения, пойдет непременно с большевиками… Но это означает пожелать… неуспеха. Разве так годится?

Впрочем, у Винниченко не было уже времени ожидать результатов рефлексий девичьей души: поезд уже подошел, дана и повестка на посадку. А он же — на прощанье — должен еще проявить свое расположение к этой премилой девушке. Он непременно должен сказать ей несколько теплых слов на прощанье: эта встреча должна запомниться ей, быть может, на всю жизнь!.. И он уже произносил эти несколько слов, остановившись на пороге:

— Понимаете, милая барышня? Национальное самосознание украинского народа приглушено столетиями неволи, и теперь оно еще не столь сильно, чтобы заглушить все социальные боли и интересы. Небезопасно предоставлять другим, особенно русскому империализму, пускай и замаскированному даже в большевистские идеи, — право утолить эти боли и бороться за эти интересы. Нужно, чтобы именно украинское имя стояло во главе движения за социально–экономическое освобождение нации, то есть стоял именно тот, кто возглавляет и национальное освобождение!.. И можете спокойно спать, милая барышня, я прижму–таки как следует Александра Федоровича Керенского! Момент сейчас самый подходящий: большевики загнали его в тесный угол! Я уверен, что все наши требования теперь будут полностью удовлетворены и не придется нам морочить себе голову… с этими пакостными большевиками…

Он помахал ей ручкой и исчез. А Марина осталась стоять потрясенная.

Что он сказал? Разве это сказал он? На ведь только что он говорил ей совсем другое…

ЗАВТРА

1

И вот они наконец пришли.

Буг остался позади, миновали и бесконечные кварталы Заречья, перед ними был пивоваренный завод Вахневского, а наискосок и крошечный старосветский домишко с крыльцом под высоким ветвистым дубом!

Здесь и проживал Николай Павлович Тарногродский.

В окошечке, выходившем в палисадник, мигал огонек.

— Отец еще не спит, — сказал Коля. — Он всегда поджидает меня, даже если я возвращаюсь под утро. Сколько раз я уже отчитывал его за это!

— Кто еще с вами живет? — спросила Бош.

— Вдвоем живем. Когда отец на работе, я варю кондёр. Я мотаюсь по митингам — он варит. Так и живем…

Бош и Тарногродский падали с ног от усталости — они еле прошли эти последние сто шагов через улицу, и пока Коля возился с ключом у замка, Евгения Богдановна присела здесь же, на ступеньках крыльца.

Хлопотливым и трудным был этот день, а ему предшествовала бессонная, напряженная ночь: выступления по батальонам Пятнадцатого полка; митинг в вятской дружине, несшей охрану боеприпасов Юго–Западного фронта; собрания у авиаторов фронтовой эскадры «воздушных кораблей», у самокатчиков, пулеметчиков и в оружейных мастерских; потом — заседание исполкома Совета в «Мурах» и выборы ревкома; наконец, в Народном доме — пленум Совета, который едва не закончился арестом Бош.

Ночь стояла безлунная, но там и тут мерцали звезды, и можно было увидеть, что делается вокруг. Какой типично провинциальный пригород! Хатки–мазанки, крытые гонтом или соломой; сараи и амбары, плетенные из лозы, совсем как в селе; густые вишняки и стройные тополя, выстроившиеся вдоль дороги.

Евгения Богдановна поглядывала вокруг, а в голове у нее все еще стоял шум, и тысячи обрывков пережитого и увиденного за этот день, тесня и заслоняя друг друга, возникали и исчезали в ее утомленной памяти.

Итак, Военно–революционный комитет создан. Меньшевики и эсеры оказывали бешеное сопротивление, и все же в состав ревкома вошли только большевики. Выборы происходили в «Мурах» — на территории крепости времен гетмана Хмельницкого, обнесенной толстой каменной стеной с угловыми башнями, в мрачных, под тяжелыми готическими сводами, подвалах бывшего иезуитского монастыря. Необычайный, уж никак не современный антураж вовсе не вязался с теми уж слишком современными словами — о революции, пролетариате и социализме, — которые звучали теперь под сводами подземелий, где три века тому назад бряцали мечи и кольчуги и раздавались призывы к походу за веру православную. И одновременно — не тогда, три века, назад, а сегодня, когда избирался ревком в ожесточенной схватке между меньшевиками и большевиками, — сверху, из помещения гимназии, расположенной теперь в верхних этажах древнего замка, доносилось благолепное пение — «Возбранной воеводе победительная»: была суббота, и в домовой гимназической церкви служили вечерню. И это православное песнопение то и дело перебивало кантаты другого хора — «Аве Мария» — из костела, возвышавшегося тут же, на подворье замка, дверь в дверь против входа в подземелье, где некогда пытали людей огнем и посыпали им раны солью, а теперь происходило заседание исполкома; в костеле тоже шло вечернее богослужение.