Ревет и стонет Днепр широкий

Рев возмущения с грохотом прокатился по ярусам вниз, но Юрий не остановился, только закричал еще сильнее:

— Тот самый Муравьев, который организовывал «ударные батальоны смерти» — во имя войны до победного конца, друг Керенского и холуй Корнилова…

Зал ревел, но Юрий уже не останавливался:

— Теперь он объявил себя левым эсером и предлагает себя в вожди революции, потому что лавры Керенского или Корнилова не дают ему покоя: он сам жаждет быть вождем!

Аудитория вдруг притихла, люди умолкли — они хотели услышать, что дальше скажет оратор.

А Юрий, тоже понизив голос, говорил:

— Я не обладаю таким послужным списком, как их высокоблагородие товарищ Муравьев…

По залу прокатился смех.

— …и, ясное дело, не такой герой. Я только рядовой большевик, в июльские дни сражался здесь, на Литейном, на баррикадах с моим Сто восьмидесятым полком…

— Верно! Правильно! Ура Коцюбинскому! — послышалось сверху, где сидели его однополчане. Тут и там снова вспыхнули аплодисменты.

— И сюда я пришел прямо из каземата Инженерного замка, где просидел два с половиной месяца, по приказу сатрапа Керенского — дружка полковника Муравьева…

Теперь аплодисменты дружно прокатились по всему залу. Их сопровождали возгласы:

— Долой Керенского!.. Долой Муравьева!.. Ура Коцюбинскому!.. Это тот, который выдержал голодовку!.. Ура героям революции!..

Юрий говорил:

— И я такой же украинец, как и все вы, собравшиеся здесь, чтобы поговорить о судьбе нашей родины, нашего народа — о нашем с вами участии в социалистической революции. Мы должны и у нас на Украине завоевать власть Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, а не националистической, сепаратистской Украинской центральной раде…

Зал клокотал, но сразу же и затихал — каждому хотелось услышать, что будет сказано дальше.

— Так вот, — сказал уже совсем негромко, но теперь его уже слышали все, Коцюбинский, — и давайте поговорим об этом. Потому что всем нам в скором времени возвращаться на родную Украину — и кому же, как не нам, солдатам и матросам, повести за собой весь наш трудовой народ на борьбу за власть Советов?

Зал притих совсем: слышно было, как высоко вверху, под куполом, потрескивали, вспыхивая и пригасая, большие дуговые электрические фонари.

— Какие задачи стоят перед нами сейчас, когда решаются судьбы революции? — спрашивал Коцюбинский у аудитории, спрашивал спокойно и рассудительно, словно вел обыкновенный разговор, и отвечал: — Во–первых, интернациональное единство всех пролетарских сил. Во–вторых…

6

Это было страшно и могло привести к катастрофе, но это было все–таки именно так: в минуту, когда решались судьбы самой революции, в киевской партийной организации не было единства, a ее руководящй центр не знал, что делать, и был, собственно, бездеятельным.

Юрий Пятаков, как всегда, кипятился.

— Это авантюра! Это бланкизм! — вопил он.

Речь шла о том, что Шестой съезд партии нацеливал пролетариат на вооруженное восстание.

Заседание проходило не в комнате номер девять в Мариинском дворце, как всегда, а — с целью конспирации — в помещении профсоюза портных, на углу Бибиковского бульвара и Крещатика.

Была уже поздняя ночь, но обе руководящие партийные инстанции — Киевский городской комитет и комитет областной организации — собрались почти в полном составе. Позиции областкома поддерживало лишь меньшинство городского комитета.

Евгения Бош заявила:

— Областком объединяет четыре губернии. Областная конференция закончила свою работу — и все партийные организации области, кроме Киевской, постановили принять решение съезда и Центрального Комитета к неуклонному исполнению: восстание!

И Пятаков сразу же заладил спор:

— Всемирная революция еще не назрела! Захват власти путем вооруженного восстания обречен на неудачу! Во имя сохранения активных сил пролетариата и во избежание компрометации самой идеи социальной революции среди масс…

Примаков вспылил:

— Довольно фраз! Остановите фонтан вашего красноречия! Армия жаждет восстания — и либо мы ее поведем, либо она восстанет без нас!

Примаков говорил от армии и сам был в военной форме: после июльских событий большое количество большевиков по поручению партии пошло добровольцами в армию — для организационной работы. Примаков вступил солдатом в Тринадцатый пехотный полк.

Затонский, всегда такой спокойный и уравновешенный, сейчас тоже не выдержал. Пока Юрий Леонидович, пораженный и крайне оскорбленный бестактностью Примакова, не мог от возмущения и слова вымолвить, Затонский вскочил с места и успел произнести целую тираду, заикаясь от волнения. Стеклышки свалившегося с носа пенсне свирепо поблескивали из чащи взлохмаченной бороды:

— Восстание девятьсот пятого года тоже закончилось неудачей! И если и теперь восстание закончится поражением, то все равно на пути развития революции оно будет победой!..