В «Очерке психоанализа» Фрейд делает следующий шаг. Он пишет: «В этих двух отношениях [вскармливание и телесный уход за ребенком] надо искать корни важности матери.
Почти небрежная манера, в какой Фрейд сделал это добавление, может быть объяснена только путем литературного психоанализа. Я допускаю, что Фрейд в течение многих лет был занят возможностью того, что некоторые старые допущения оказались некорректными – например, допущение об исключительно сексуальном смысле эдипова комплекса или об отрицании глубинной пожизненной привязанности к матери со стороны мальчиков и девочек. Фрейд тем не менее не смог открыто признать эти изменения и прояснить, какие старые элементы следовало опустить, а какие новые концепции взять на вооружение вместо прежних. Дело выглядит так, словно определенные новые идеи, например та, которую мы сейчас обсуждаем, были неосознанными и были высказаны в духе «оговорки по Фрейду», когда он это писал. Вероятно, он и сам не сознавал той меры, в какой это утверждение противоречит его предыдущим допущениям.
Большинство психоаналитиков, даже после 1931 года, не восприняли всерьез этот намек Фрейда, не восприняли в той мере, которая потребовала бы пересмотра их теоретического мышления. В исследовании Джона Баулби «Природа детской привязанности к матери» (Bowlby, 1958), можно найти подробную историю развития психоаналитического мышления в отношении проблемы детской привязанности к матери. Его интерпретация утверждения Фрейда похожа на его собственную, но с той качественной разницей, что это лишь одна из возможных интерпретаций {040}, которая самому Баулби «представляется верной».
К. Г. Юнг тоже внес большой вклад в разработку этой проблемы, указав на универсальную природу «матери» и постулировав, что индивидуальная эмпирическая мать приобретает свое реальное значение только если ее рассматривают как «архетип». Юнг постулирует «коллективное бессознательное» на основе мифов, ритуалов, символов и тому подобного и вынужден в связи с этим допустить врожденные механизмы работы психики, пренебрегая трудностями, связанными с допущением, что приобретенные признаки могут наследоваться. Эту трудность можно обойти, если принять мою концепцию экзистенциальной дихотомии, которая присуща человеку изначально как биологическому существу, что является условием развития и становления разнообразных «первичных» решений, каковые человек принимает на протяжении всей своей жизни.
Классический психоанализ не сумел разглядеть глубину и иррациональность устремления к матери, как не смог разглядеть и того факта, что это устремление не является чисто «инфантильным». Это верно, говоря с точки зрения генетики, что ребенок, по чисто биологическим причинам, проходит фазу интенсивной фиксации на матери, но не это является причиной его последующей зависимости от матери. Эта привязанность к матери может сохранить свою силу – или индивид может сам регрессировать к этому решению – именно потому, что это один из «духовных» ответов на условия бытия человека. Достаточно верно, что это решение может привести к абсолютной зависимости, душевному заболеванию или самоубийству, но тем не менее это одна из возможностей, открытых человеку в его попытке найти разрешение экзистенциальной дихотомии. Пытаться объяснить фиксацию на матери сексуальными причинами или повторной навязчивостью – значит пропустить истинный характер экзистенциального ответа.