Ревизор 2.0

Парк спускался к небольшому Михайловскому пруду с ряской у берега и живописными кувшинками в центре, над которым разносились нескончаемые лягушачьи серенады. Свидригайлов, случалось, любил покатать на лодочке супругу, а в прежние годы и маленького сына, сам сидя на вёслах. А то и порыбачить на заре с мужиками, закинув удочку в прозрачную, насыщаемую подземными источниками воду пруда. Якову Венедиктовичу доставлял удовольствие сам процесс, во время которого он мог предаться философским размышлениям или сочинительству.

Ещё Свидригайлов решил на старости лет освоить скрипичное мастерство, для чего был приглашён итальянец по имени Джованни, который вот уже скоро как год жил при усадьбе, обучал барина игре на скрипке и всяк свободное время проводил в компании очень уж нравившихся ему местных девок.

Как по пути поведала попутчику Лиза, во владении Свидригайлова помимо Хлопотовки с населением в почти двести душ имелись ещё три деревеньки поменьше, в которых в общей сложности проживало около пятисот крепостных. Барином Яков Венедиктович считался добрым, хотя, случалось, приказывал всыпать розог за малую провинность. Но разве что для острастки, насмерть при нём никого не забивали. К тому же, продолжая дело родителя, поставившего школу для крестьянских детей, Яков Венедиктович организовал и больницу, где выписанный из Симбирска доктор, предвестник послекрепостнической земской медицины, обихаживал страждущих. Причём жалованье ему платил наниматель, и неплохое по нынешним временам, но эскулап не отказывался и от подношений, кои большей частью составляли натуральные деревенские продукты.

Свидригайлов, будучи в каком-то смысле натурой возвышенной, в то же время помнил наставления отца своего Венедикта Ферапонтовича и потому вёл хозяйство на зависть многим соседям. Он являлся владельцем трёх мельниц, небольшой винокурни и столь же небольшой табачной фабрики. А так как сам любил ублажить себя добрым вином и крепким табаком, то качество производимой продукции всегда было на высоте.

Экипаж, вспугнув стайку возмущённо закудахтавших кур и заставив навострить уши дремавшую в редкой тени ясеня псину, остановился посередине двора. Взору Петра Ивановича предстала барская усадьба во всей красе, а также окружавшие её различные постройки. Некоторые были хозяйственного назначения, в других жила прислуга. Недалеко от барского дома имелся гостевой флигелёк, конюшня, поодаль – оранжерея.

Здесь кипела жизнь, каждый из дворовых занимался своим делом, и даже появление новых лиц не смогло внести какую-нибудь сумятицу в череду повседневных занятий.

Копытман, соблюдая правила этикета, подал руку судейской дочке, помогая спуститься на посыпанную опилками землю.

– Здравствуй, Ибрагим! – помахала Лиза рукой какому-то лысому типу, острившего в тени дерева на точильном бруске с ножным приводом лезвие мясницкого ножа.

Кучеряво бородатый Ибрагим, не прекращая своего занятия, кивнул, а в сторону Копытмана настороженно стрельнул маленькими тёмными глазками из-под кустистых бровей.

Хозяин сам вышел на крыльцо встречать гостей. Одет он был в атласный в серую полоску шлафрок[20], подпоясанный витым шнуром с кистями на концах, а на ногах красовались туфли без задников с загнутыми носами. Ещё не посыпанные пеплом времени волосы были схвачены тряпицами в десятки маленьких хвостиков для будущей завивки. «Ну прямо как у героя Вицина в „Женитьбе Бальзаминова“», – подумал Копытман.

– Елизавета Кузьминична, Пётр Иванович! – приветствовал их Свидригайлов, сбегая с крыльца с неожиданной для его форм и возраста резвостью. – А я ещё в домашнем, переоделся после крестин, избавился от тесного камзола, который давно уже пора перешивать. Признаться, не ждал вас так рано, только собирался облачаться в парадное платье.

– Вы и в домашнем, Яков Венедиктович, выглядите вполне прилично, – улыбнулась ему Лиза, протягивая для поцелуя ручку.

«Небось за кулисами театра она его и не в таких нарядах видела», – не без лёгкой ревности подумал Копытман, пожимая руку отставного майора.

– Насчёт лошадей и Осипа я уже заранее распорядился, – сказал Свидригайлов и вдруг воскликнул, глядя куда-то мимо гостей: – Нет, ну ты посмотри, экий шельмец!

Инспектор обернулся и увидел, как пострел лет десяти сидит верхом на свинье, которая с возмущённым повизгиванием пыталась стряхнуть с себя наглого седока.

– Ибрагим, ну-ка всыпь ему горячих!

Басурманин выдернул из-за тонкого кожаного ремешка плеть, и одного этого хватило, чтобы сорванец резво спрыгнул с хавроньи и дал дёру, сверкая босыми пятками. Ибрагим сунул плеть обратно за пояс и, как ни в чём не бывало, вернулся к прерванному занятию.

Следом за Свидригайловым выказать почтение гостям вышли полная дама лет за пятьдесят, статный усач в мундире, по виду годившийся ей в сыновья, с ним такая же молодая особа.