Ревизор Империи

— Любовь с первого взгляда? Без венца и благословения? Или щекотка так действует?

— А хоть бы так. Мне нечем вас больше отблагодарить.

— Без понтов? Так бы взяла и отблагодарила?

— В полиции на дознании мокрыми полотенцами стегают, — голос ее дрогнул, — и головой в лохань окунают, пока не захлебнешься. А вы меня спасли, сами рисковали. Но вас им бить нельзя, вы образованный.

— Уже забирали?

— Нет. Но люди все знают.

— Ладно, — Виктор встал и направился к комоду, — отблагодаришь тем, что больше подставлять не будешь. А себя для жениха побереги.

— Был у меня жених, — вздохнула она, — по осени собирались свадьбу справить. Поехал в Орел на заработки, там его казак лошадью затоптал. Стачка у них была. А я в Бежицу подалась, на паровозный.

— Извини…

— Да ладно, чего уж теперь. А я вот не спросила даже, как вас зовут.

— Виктор.

— А по отчеству?

— Сергеевич. Ты только не вздумай заложить кому, что меня знаешь.

— Могила. Виктор Сергеевич, а вы вор?

— Чего? — Виктор от неожиданности уронил на раскладушку ворох белья и одеяло, нарытое в комоде, чтоб на голой сетке не лежать.

— Да вы говорите иной раз, как воры в кабаках.

Блин, долбаный лексикон реформаторского периода, подумал Виктор. Стоило выжрать, и за базаром следить перестал. Пушкинским слогом хотел тут выражаться, ага.

— А-а… Да это смешная история. Как-то хотел бандитский роман написать. Прославиться, денег заработать. Вот и изучал.

— А почитаете?

— Да я его так и не написал, а слова вот привязались.

— Даже если бы вы были вор, я бы никому не сказала. Вы человек добрый. И симпатичный. А у нас в кружке говорят, что тех, кто помогает рабочему движению, надо поощрять половым способом.

— Это как? Тело за дело рабочего класса?

— Девушки должны оказывать половые предпочтения тем мужчинам, которые сознательные рабочие, идейные борцы или хотя бы попутчики. И отказывать тем, которые не порвали с чуждым классом, у которых которые в голове мысли отсталые и реакционные, элементам всяким деклассированным. Так буржуазия выродится без здоровых кровей.

— Генетическим их оружием, значит? Любите, девушки, простых романтиков, отважных летчиков и моряков?

— Ну! Так еще Энгельс сказал. Книжка такая — «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

— Так прямо и сказал?

— Так это следует. Вот он там так писал: в далекой-далекой древности мужчина уходил на охоту, и усталый, набредал на пещеру, где жил другой мужчина его рода. И тот мужчина должен был ему уступить одну из своих жен. Вот те, кто за рабочих — один род, за попов и капиталистов — другой.

— Хорошо, что мы не в пещерах.

«А тогда говорили — „помещиков и капиталистов“. Из деревни, а насчет помещиков… Или темнит баба, или с помещиками чего-то такое. И с кулаками».

Виктор задул лампу (хорошо хоть в кино показывают, как это делали), разделся и залез под простыню — толстую перину он сложил вдвое и засунул вместо тюфяка.

— Ты еще не заснула?

— Нет. А что?

— Подушку кинь, у тебя две.

На улице дружно на кого-то загавкали собаки, волна лая постепенно удалялась куда-то к Московской, она же теперь Ленинградская (а не Санкт-Петербургская). («Зато нет сирен», подумалось Виктору).

— А точно похоже на пещеру, — прошептала она, — когда-то людей было мало, и они прятались от диких зверей. А потом они победили. И мы тоже победим.

— Будет революция и гражданская война?

— Гражданская война — это пережиток, — ответила Фрося так, словно речь шла о чем-то давно очевидном. Вообще люди очень любят, не задумываясь, произносить слова «это известный факт» или «как может быть иначе?», хотя иначе как раз и может быть.

— Гражданская война — это буржуазные революции, — повторила она, — наша революция будет самой бескровной в мире. Не то, что в Германии.

— Я не был в Германии и не могу сказать.

— Наверное, вы помните Парижскую Коммуну?

Господи, в каком же году она была? Ах да, в семьдесят первом. Обалдеть, на моей памяти должна быть Парижская Коммуна, подумал Виктор. А казалось, совсем не так давно этот восемнадцатый, сколько книг и фильмов…

— Я не был тогда в Париже. Много слышал, разное.

— Вас в детстве напугали эти рассказы. Поэтому вы не хотите знать про берлинских коммунаров.

Вот пристала баба, подумал Виктор. Сейчас еще предложит в подпольную организацию вступить. А если не удастся легализоваться? Тогда придется, как Максиму, жить между небом и землей. И надо прибиваться к кодле. Ладно, послушаем, за укрывательство и так впаяют…

Глаза у Виктора начали слипаться, и он пробормотал уже через полудрему:

— В детстве я жил совсем другим.

— Индейцами? У нас парень из кружка книжку такую читал. Про Чингачгука.

— Не, не индейцами.

— А чем?

— Ну, полетами в космос, например…

А, собственно, почему бы в девятнадцатом веке человеку образованному не мечтать о космосе?

— И «Красную звезду» читали?

— Нет. Я даже «Правду» не выписывал.

— Смеетесь… Тогда еще и «Искры» не было. А вы ведь тайком интересуетесь политикой.

— И что там, в «Красной звезде», пишут?