Ревизор: возвращение в СССР

Мы вдвоём с бабушкой вышли на улицу и пошли в сторону улицы Ленина. Было скользко, я подставил бабуле локоть. Так мы дошли до перекрёстка и свернули налево. Подходя к Большому мосту, с которого я когда-то сиганул, она замедлила шаг, думая о чём-то своём. Какой-то вопрос в связи с этим у меня всё крутился на языке, но я никак не мог вспомнить какой. Так мы и прошли через мост, думая каждый свою думу.

— Что она там говорила, четвёртый дом справа? — проговорил я, переводя бабулю через дорогу.

Мы подошли к калитке нужного нам дома. В нескольких окнах горел свет. Отлично, кто-то из хозяев дома. Я заглянул через забор, пытаясь определить, есть ли тут собака. Никого не увидел, но, на всякий случай, хотел постучать калиткой, чтобы спровоцировать собаку, если она есть. Но калитка открылась, я прошёл первым во двор. Собака не выскочила, я пошёл к дому. Бабушка за мной.

На мой стук в дверь никто не вышел. Я пошёл, постучал в окно. Вскоре вышла молодая женщина невысокого роста, в теле, с русыми волосами, собранными в короткий хвост.

— Добрый вечер, — поздоровался я и выдвинул вперед себя бабулю.

— Здравствуй, Валя, — сказала она. — Герман дома?

— Дома, проходите, — пригласила нас Валя. — Что случилось?

Дом здесь современной постройки. Потолки высокие. Мы вошли в просторную веранду на всю длину дома. Справа здесь была летняя кухня. Слева дверь, похожая на санузел. У входной двери вешалка и галошница.

Мы разделись и вошли в дом. Он делился коридором на две половины. Нас пригласили пройти по коридору в проходную комнату, которая служила здесь гостиной. Слева по коридору была полноценная изолированная кухня, справа изолированная комната. Из проходной комнаты слева вход в изолированную комнату, примыкающую к кухне. У них тут две печи. Одну я заметил в кухне. И здесь в гостиной печь была частью стены, топилась она, получается, из соседней комнаты.

Мне понравилась планировка, очень практично.

Вскоре к нам вышел заспанный парень лет тридцати-тридцати пяти в черных старых брюках и майке-алкоголичке. Бросилось в глаза очевидное фамильное сходство с Эммой: высокий, стройный, белокурый, тонкие черты лица.

— Что случилось? — спросил он озабоченным голосом, даже не поздоровавшись. Не проснулся ещё, наверное.

Я предоставил бабушке объясняться.

— Герман, у Эммы неприятности, — начала с ходу она, тоже не посчитав нужным поздороваться. — Ленка в Брянске с младшим сыном. Эмма одна со старшим из братьев осталась с отчимом. Он ей проходу не даёт. Сегодня она от него еле вырвалась, сейчас у нас дома сидит, домой идти боится.

— Этот козёл совсем охренел?! — воскликнул Герман. Лицо у него сильно покраснело. Он встал и вышел из комнаты.

Жена Валя побежала за ним, причитая что-то про бедного ребёнка. Бабушка пошла следом. Я за ней.

В комнате напротив кухни располагалась спальня супругов. Герман лихорадочно натягивал на себя уличную одежду. Валентина тоже собралась одеваться, но он рявкнул на неё:

— Ты куда? С детьми кто останется?

— Куда же ты один к нему? — растерянно чуть не плача спросила она.

— Я с ним пойду, — попыталась успокоить её бабуля.

Я хотел сказать, что я тоже пойду, но вспомнил, что меня здесь никто всерьёз не воспринимает и промолчал.

Герман как ужаленный выскочил из дома, мы с бабушкой поспешили за ним. Резвым шагом миновали мост, чуть не бегом добежали по улице Ленина до перекрёстка с нашей улицей, но, всё равно, немного отстали от Германа. Бабуля была очень взволнована и тяжёло дышала. Я опасался за неё. Дом Эммы оказался через дом от нашего по той же стороне.

Герман первым на наших глазах ворвался в дом. Нам ещё понадобилось какое-то время, чтобы догнать его.

Когда мы вбежали, услышали громкий испуганный плач ребёнка.

Старый дом не был разделён на комнаты, только одна перегородка, и та не до потолка, отделяла один угол в большой хате. Посередине этой хаты на полу лежал Герман, верхом на нём сидел здоровенный бугай в трусах и майке и молотил Германа здоровенными кулачищами так, что тот только успевал закрывать лицо. Ни о каком сопротивлении со стороны Германа не было и речи.

На койке рядом сидел в одном белье малыш лет трёх-четырёх и горько плакал.

Я подошёл сзади к бугаю и ударил его со всей своей подростковой дури рёбрами ладоней по ушам.

Бугай завис, но не потерял сознание. Герман быстро сориентировался, столкнул его с себя, перевернул лицом вниз, сел сверху и закричал мне:

— Дай что-нибудь, руки ему связать.

Я огляделся вокруг, но не нашёл ничего, кроме застиранного рушника. Я кинул его Герману, тот связал сзади руки бугаю, отполз от него и обессиленно сел на пол на небольшом расстоянии. Бабушка бросилась к ребёнку. Завернула его в одеяло, села с ним на кровать и стала укачивать, что-то нашёптывая.

— Да, не зря тебя Валентина одного не хотела пускать, — проговорил я.

Герман зыркнул на меня возмущенным взглядом, но говорить ничего не стал. Не до этого ему было, видимо. Да и что по существу он мог возразить.

Зашевелился отчим. Герман поднялся, тяжёло дыша, и подошёл к нему.