«Ревность» и другие истории

— Нет. — Я отвернулся и, взяв с тумбочки сперва пустую, а потом почти пустую бутылку «Узо 12», налил себе стопку. — Моник училась на последнем курсе и через несколько дней у нее был последний экзамен. Сдала она его так себе, но потом вернулась домой, во Францию. Ни я, ни Тревор ее больше не видели. Она вышла замуж за француза, нарожала детей и, насколько я знаю, живет где-то в Бретани.

— А ты — ты же изучал литературу и историю — стал полицейским?

Я пожал плечами:

— В Оксфорде мне оставалось доучиться еще год, осенью я вернулся туда и опять запил.

— От несчастной любви?

— Возможно. Может, воспоминания одолели. По крайней мере, мне все время хотелось напиться, и ничего больше. Некоторое время я тоже раздумывал, не сесть ли мне на рейс в девять девятнадцать.

— В смысле?

— Когда становилось совсем худо, я сжимал вот этот камень — я нашел его где-то в Скалистом краю. — Я показал зажатый в кулаке камень. — Пытался передать боль камню, и он высасывал эту мою боль.

— И как, помогало?

— По крайней мере, на девять девятнадцать я не улетел. — Я осушил стопку. — Вместо этого я прямо посреди осеннего семестра бросил учебу и улетел в Афины. Поработал немного в отцовской фирме, потом поступил в Полицейскую академию. Отец и другие родственники думали, что это у меня запоздалый юношеский бунт. Но я-то знал, что обладаю чем-то особым, даром или проклятием, которое, возможно, принесет пользу. К тому же дисциплина и тренировки в академии помогли мне завязать с… — Я кивнул на бутылку из-под «Узо». — Ну, хватит обо мне. Давай теперь о тебе.

Виктория Хэссел выпрямилась, застегнула чистые альпинистские брюки и недоверчиво посмотрела на меня.

— Во-первых, мне пора на скалы. Во-вторых, вчера в баре я тебе четыре часа рассказывала о себе. Неужели ты и впрямь забыл?

Я с улыбкой покачал головой, тщетно пытаясь вспомнить.

— Я хотел, чтоб ты еще что-нибудь рассказала, — соврал я, понимая, что она меня раскусила.

— Мило. — Она обошла кровать и поцеловала меня в лоб. — Может, потом как-нибудь расскажу. От тебя, кстати, пахнет моими духами. Чтоб ты знал.

— Обоняние у меня никудышное.

— Зато у меня отменное. Но не бойся, примешь душ — и смоешь меня. Давай попозже сегодня встретимся? Ну, пока.

Я подумал, не сказать ли ей, что я спустя два дня после того, как с Калимносом наладилось паромное и авиасообщение, наконец-то забронировал билет до Афин. Впрочем, от этого ничего не изменилось бы, разве что пришлось бы довести игру до конца.

— Пока, Виктория.

* * *

Гиоргос заехал за мной за час до вылета. Дорога в аэропорт занимала минут десять-двенадцать, а багаж мой ограничивался ручной кладью.

— Поправились? — спросил Гиоргос, когда я сел в машину.

Ранее я все-таки позвонил в Афины и, сославшись на болезнь, попросил отдать дело в Цицифии кому-нибудь другому.

Я потер лицо.

— Да, — ответил я.

Так оно и было, чувствовал я себя вполне сносно. Вкус у «Узо 12», может, и дерьмовый, однако и похмелье после него легче, чем после «Пицилади». И оно помогло мне забыться. На некоторое время тучи отступили.

Я попросил Гиоргоса ехать медленно — хотел напоследок полюбоваться Калимносом. Тут и впрямь красиво.

— Вы бы весной к нам приехали, когда все в цвету, а горы не такие угрюмые.

— Мне и сейчас здесь нравится, — сказал я.

Когда мы прибыли в аэропорт, Гиоргос заявил, что афинский рейс откладывается, потому что самолета на аэродроме не было. Припарковавшись, он предложил мне подождать в машине.

Мы молча смотрели на Палеохору, каменный город.

— А вы знаете, что там жили аж до тысяча восемьсот двенадцатого года? — спросил Гиоргос.

— Почему? — удивился я. — Ведь в те времена Калимносу никто не угрожал.

— Жители прятались там от пиратов. Те могли несколько недель или месяцев осаждать город. Ночью местные тайком пробирались к колодцам за водой. Говорят, в этих стенах немало детей зачали и родили. Хотя, как ни крути, тюрьма, она тюрьма и есть.

Воздух над нами пришел в движение. В голове у меня зашумело.

Самолет появился одновременно с догадкой.

— Любовная тюрьма, — проговорил я.

— Вы о чем?

— И Франц, и Джулиан встречались с Хеленой в Палеохоре. Франц сказал, что приговорил брата к пожизненному заключению в любовной тюрьме. Возможно, это означает…

Самолет позади приземлился, ненадолго оглушив меня коротким ревом, но, судя по лицу Гиоргоса, он понял, куда я клоню.

— Это значит, — начал он, — что на этом самолете вы не полетите?

— Позвоните Кристине и попросите ее захватить Одина, — сказал я.

* * *

Издали Палеохора напоминала город-призрак. Серо-черный, безжизненный, окаменевший, словно на него взглянула Медуза Горгона. Но сейчас вблизи я рассмотрел детали, мелочи и цвета. Прямо как в расследовании убийства. И еще я почувствовал запах.