Революция и конституция в посткоммунистической России. Государство диктатуры люмпен-пролетариата

Таким образом, революционные принципы, открывшие эпоху Нового времени в Европе, собственно, и являются базовыми конституирующими принципами. Это всем известная триада: свобода, равенство и братство. В посткоммунистической России эту либеральную мантру замусолили как старую потертую купюру, но так и не внедрили в общественное сознание. Впрочем, и «корневой» Европе это далось нелегко, не говоря уже о том, что там это заняло немало времени. В России же принципы свободы, равенства и братства так никогда и не были признаны в полном объеме. Что касается их содержания, то практически на протяжении всей истории русского конституционализма, а это без малого двести лет, оно оставалось непроясненным. Если же говорить о настоящем времени, то их «легитимность» и вовсе поставлена в России под сомнение. Это во многом объясняет, почему в России не может пока быть практического конституционализма.

Хотя слова «свобода», «равенство» и «братство» присутствуют в русском политическом словаре, их интерпретация в России не имеет ничего общего с их интерпретацией на Западе, где они, собственно, впервые и прозвучали. Конституционные идеи продолжают быть глубоко противными складывавшимся в России веками философско-религиозным воззрениям. Поэтому, несмотря на то что русская конституционная доктрина вроде бы выстроена на тех же постулатах, что и европейская, она имеет с ней мало общего. Конституционные категории, попав в чуждую им и в достаточной степени агрессивную культурную среду, быстро подвергались коррозии и теряли свой изначальный смысл. Поэтому первым и, по всей видимости, неизбежным конституционным актом в России является «откапывание смыслов» — возвращение простым вроде бы и всем понятным конституирующим принципам их аутентичного содержания. Потому что свободы не бывает без равенства, а равенство возможно лишь там, где есть братство.

Свобода. Если театр начинается с вешалки, то конституция, конечно, начинается со свободы. Но что такое свобода, в России и на Западе понимают совершенно по-разному.

Русский человек воспринимает свободу как волю, то есть как ничем внешне не стесненное исполнение своих желаний, вытекающих из его материальных или духовных потребностей. Это прежде всего свобода от всякого «внешнего» стеснения своего поведения. Но такая свобода при внимательном рассмотрении оказывается неполной, так как «внешнее» продолжает оказывать влияние на человека даже тогда, когда он думает, что стал независим от всего внешнего, — оно формирует структуру его потребностей, рабом которых он все равно остается. Свобода в таком достаточно традиционном ее понимании относительна и в конечном счете оказывается лишь свободой удовлетворения потребностей, которыми человек не управляет. Абсолютная свобода может быть только там и тогда, где и когда существует привычка регулировать свои потребности. Высшая свобода достигается только самоограничением.

Русский подход к свободе оказывается не просто иным, но даже прямо противоположным западному подходу, где под свободой понимается не столько возможность безгранично удовлетворять свои потребности, сколько умение их ограничить. Это, конечно, не общераспространенная, но доминирующая точка зрения. Свобода в таком понимании — это еще и контроль над своей собственной «естественной природой», над страстями, прихотями, потребностями, то есть независимость от всего «материального» в самом широком смысле этого слова. Разумеется, общество массового потребления внесло свои коррективы в жизнь западного общества, но не сумело еще до конца размыть сформировавшееся на заре либерализма отношение к свободе.

К сожалению, привычка к самоограничению не входит в число почитаемых в России культурных парадигм и, соответственно, не рассматривается как необходимый компонент свободы. Разобранный на цитаты тезис Спинозы о свободе как познанной необходимости так и остался в России непонятым. Европеец тем более свободен, чем менее он зависит от своих прихотей, русский тем более свободен, чем проще ему удовлетворять свои прихоти. Европейская свобода восходит к христианскому идеализму, русская — к дохристианскому материализму. Именно поэтому русская свобода всегда рано или поздно заканчивается несвободой.

Равенство. В реальной жизни человек не может полностью эмансипироваться от своих потребностей (так как это противоречит человеческой природе), а значит, он никогда не бывает до конца свободным в абсолютном значении этого слова. Путь к свободе лежит через постоянную борьбу человека со своей «естественной природой», то есть через самоограничение. Это в равной степени относится и к России, и к Западу. Но на Западе есть нечто, что существенно помогает ограничить свои вожделения в интересах свободы и что в России почти полностью отсутствует, — равенство. Равенство — это ингибитор (замедлитель, ограничитель) индивидуальных потребностей, страстей, желаний. Если вдуматься, оно является ключом к свободе, оно делает возможным само ее существование.