Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Гаррик играл совсем не того Лира, которого задумывал Шекспир. В XVIII веке оригинал казался слишком грубым и своенравным. Ему не хватало целостности. Во многих отношениях оригинал был безвкусным, а концовка – неудовлетворительной. Пьеса, в которой играл Гаррик, была переписана поэтом и драматургом Наумом Тейтом в 1681 году. Ее считали настоящим «Королем Лиром», приемлемым «Королем Лиром», лишенным всех исходных нелепостей и непристойностей. Сам Тейт считал сцены «старой доброй пьесы» Шекспира «горой необработанных и неотполированных бриллиантов».

В пьесе Тейта нет шута, поскольку тогда считалось, что трагедия и фарс не могут сосуществовать на одной сцене. В новой версии Корделия влюбляется в Эдгара, смягчая общий надрыв действия. Концовка менее драматична: Лир, Эдгар и Корделия воссоединяются и живут долго и счастливо. По словам критика того времени, «“Король Лир” в трактовке Тейта всегда будет более симпатичен зрителю». Любовная линия «не может не вызвать горячих слез, которые возвышает и облагораживает благочестивая радость». В новой интерпретации наглядно показаны главные эмоции того времени. Критик Томас Кук предпочитал версию «Короля Лира» Тейта, «поскольку практически каждое действующее лицо… являет собой пример благодетели, которая в конце концов вознаграждается по заслугам, и порока, который справедливо наказывается». Он добавлял: «Я прочитал немало проповедей, однако не припомню ни одной, которая могла бы преподнести столь нравоучительный урок, как эта пьеса». Здесь больше нечего добавить. Истинное искусство поверялось этикой, а не эстетикой.

Зрители того времени не вынесли бы трагедии и ужасов шекспировского оригинала. Уж если версия Тейта с Гарриком в главной роли вызывала бурные рыдания, то что бы было, умри Лир в конце спектакля? Ослепление графа Глостера осмотрительно происходило за сценой. Даже суровый издатель Шекспира Сэмюэл Джонсон не мог заставить себя перечитать последние сцены трагедии, пока долг службы не вынудил его сделать это. Казалось, он и его современники боялись сумасшествия и вообще каких-либо глубоких, сильных переживаний. Во многих отношениях тот период нельзя назвать эпохой надежности и порядка. Людям требовались успокоение и утешение.

Гаррик исполнял роль безумного короля на протяжении всей своей актерской карьеры. Он сокращал и менял тексты для различных спектаклей, порой вновь возвращаясь к тексту Шекспира. Люди часами стояли в очередях за билетами в театры, где он играл. Когда в 1774 году он вновь выступил в своей знаменитой роли, писательница Ханна Мор сказала: «Я думала, что задохнусь от горя: это была не та наигранная печаль, которую зритель может почувствовать в хорошо сыгранном спектакле; это было глубокое, сильное горе, какое бывает от настоящей беды». Последний спектакль «Король Лир» с Дэвидом Гарриком состоялся в июне 1776 года, спустя тридцать четыре года после его первого выступления в театре в Уайтчепеле и за месяц до его ухода со сцены. Он отправился в прощальное турне, во время которого сумел довести эмоции зрителя до наивысшей точки. Сэр Джошуа Рейнольдс пребывал в прострации три дня после спектакля. Готовясь к своему последнему театральному сезону, Гаррик создал новые декорации и великолепные исторические костюмы. Все сошлись во мнении, что овации после спектакля «невозможно описать словами». Выходил ли Гаррик на сцену или уходил с нее, зал неизменно взрывался бурей аплодисментов.

Эмоциональным пиком пьесы была «сцена сумасшествия», когда старый король в исступлении безумствует на болоте. Друг актера, художник и натурфилософ Бенджамин Уилсон, написал эту сцену в 1762 году, словно в попытке понять магическую или сакральную природу сущего. На полотне Гаррик изображен в полный рост в блузе, панталонах и пурпурной мантии, отороченной горностаем. Несмотря на тусклые краски, это был поистине королевский наряд. Король Лир поднимает правую руку в направлении грозового неба, из которого на него льется свет. Этот жест вошел в репертуар театральных образов; его неоднократно воспроизводили на гравюрах и на фарфоре. Он стал символом безумия, и впоследствии его не раз повторяли в различных произведениях.