Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Уолпол быстро понял, что план его обречен на провал. Его изображения жгли на рынках под звуки взрывающихся петард, люди разжигали костры и надевали кокарды с надписью «Да свободе и собственности, нет акцизам». Виги все еще ассоциировались у народа с массовыми поборами на войну и махинациями финансистов, заправлявших в лондонском Сити. Вполне естественно, что население настороженно относилось к новым способам сбора денег. Отужинав на Даунинг-стрит и дождавшись, когда прислуга покинет комнату, Уолпол заявил коллегам: «Эта свистопляска больше не может продолжаться, завтра я намерен отступить». От своих взглядов он не отказался, однако «шумиха и протесты», вызванные слухами об акцизном сборе, заставили его покинуть пост «из соображений благоразумия». После голосования в парламенте, отклонившего законопроект, Уолпол, выйдя на улицу, столкнулся с разбушевавшейся толпой. В сопровождении телохранителя он нырял из одной кофейни в другую, прежде чем ему удалось выбраться из центра города.

Уолпол просчитался. Его врожденный оптимизм взял верх над природной осторожностью. Граф Эгмонт писал в дневнике: «Можно с уверенностью сказать, что влияние сэра Роберта в палате уже не будет прежним». И хотя король отчаянно держался за премьер-министра, опасаясь худшего, оппозиция крепла с каждым днем. Выборы, состоявшиеся весной 1734 года, позволили министру несколько реабилитироваться. Его партия или, как их называли, министерские виги набрали 347 голосов, в то время как объединенная оппозиция тори и несогласных вигов – 232 голоса. Теперь требовалось приложить немало усилий, чтобы сохранить порядок и спокойствие, особенно с учетом того, что виги-оппозиционеры, к которым относилась и группа, которую Уолпол называл «мальчиками-патриотами» или «молодняком», были готовы захватить власть любой ценой. Они были сыты по горло так называемой старой бандой или старой гвардией (такие оскорбительные эпитеты употребляли «мальчики-патриоты» в отношении Уолпола и его ближайших соратников). Что обо всем этом думал Георг II, не вполне ясно; эпистолярному жанру он предпочитал беседы в королевских покоях, однако, по-видимому, симпатии короля оставались на стороне Уолпола.

Если и был некий принцип, которым Уолпол неизменно руководствовался в рамках своей политики, то это было настойчивое желание избежать войны. Он питал отвращение к конфликтам. Это была пустая трата людей и денег. Война создавала ощущение неуверенности и провоцировала раздоры внутри государства. Еще в 1726 году, за год до смерти старого короля, появились слухи, что Великобритания готовится к войне с Испанией, чтобы отомстить за нападения на британские корабли. Однако вялая осада Портобело – испанского форта и военно-морской базы у побережья Панамы, завершилась ничем. Последовали переговоры, лучше которых, по мысли Уолпола, мог быть только мир.

В 1733 году Уолполу удалось избежать участия в Войне за польское наследство[115]. Это был один из тех континентальных конфликтов с участием нескольких государств, когда враждующие стороны делят земли, словно куски пирога. Правда, именно эта кампания поставила под угрозу соблюдение международных обязательств и договоренностей о ранее заключенных союзах. Война продолжалась пять лет, до 1738 года, и все это время Уолпол соблюдал нейтралитет. Многие в то время желали перевести конфликт в активную фазу, потому что Франция и Испания ограничивали доступ британских судов на зарубежные рынки. Ничто не могло привести англичан в бо́льшую ярость, чем утрата рынков сбыта. Утверждали, что Уолпол относится к Испании слишком снисходительно. В парламент направляли многочисленные петиции, в которых прямым текстом говорилось о непрерывных нападениях испанских судов на английские корабли, несмотря на «соглашение», которого добился Уолпол. Некий олдермен Уилмот, не упомянутый в других исторических источниках, сетовал на то, что «70 наших смелых моряков сейчас закованы в кандалы в Испании! Наши соотечественники в кандалах, в рабстве у испанцев! Разве этого недостаточно, чтобы разжечь пламя даже в самых холодных сердцах? Разве этого недостаточно, чтобы отомстить за оскорбление национального духа!».

Предшествовавший этому инцидент еще больше накалил обстановку. В 1738 году капитан Роберт Дженкинс[116] явился на заседание палаты общин, держа в руках бутыль с заспиртованным ухом. Дженкинс заявил, что лишился уха семью годами ранее, в 1731 году во время высадки на испанские территории. Его изувечил испанский офицер. С тех пор прошло много лет, чтобы можно было с уверенностью утверждать, что ухо действительно принадлежало Дженкинсу, однако случившееся послужило отличным предлогом, чтобы спровоцировать общественное негодование. Нельзя исключать вероятность, что капитан потерял ухо при совершенно иных обстоятельствах. Сморщенный кусочек кожи вполне мог быть позаимствован в лондонской больнице или найден на улице. Кого это волновало? Разве кто-то хотел знать правду? Главное, что за отрезанное ухо можно было с чистой совестью дать сдачи и развязать войну.